Юрий Григ - Пусть умрёт

Такого не случалось уже более четверти века. Тогда в течение одного только года та же участь постигла одного за другим сразу трех цезарей. И вот случилось...

— О, всемогущая Веста! — взывала к небу безутешная Филлида, смывая запекшуюся кровь с израненного тела, которое уже покинули жизненные краски.

Не дано было знать старой женщине, что ждёт в царстве Плутона ее любимца, которого когда-то вскормила она своей грудью. Ей оставалось лишь молиться:

— О, Персефона, дочь Деметры, будь милостива к смертному, возомнившему себя богом, заступись за моего мальчика перед мужем своим!

В тот же час глашатай у ростральной колонны зачитывал решение сената. По Форуму гулко разносился его голос:

— …сенат провозглашает двенадцатым императором Рима Марка Кокцея Нерву!..

Всю ночь в столице не прекращался гвалт пребывавших в предчувствии перемен взволнованных горожан. На площадях свергались с постаментов статуи поверженного властителя, проклятого сенатом и людьми, еще вчера присягавшими ему на верность; в печах плавились монеты с его ликом и тут же отливались новые, с чеканкой Libertas publica [42] Свобода государства (лат.). .

«Свобода государства, свобода гражданам», — раздавалось на всех семи холмах: в базиликах и термах, в храмах и театрах, на улицах и стадионах. Подробности покушения так и остались неизвестными, хотя версий в те дни ходило великое множество. И все же кое-что всплыло из моря небылиц, затопившего в те беспокойные дни город.

На следующий день в таверне Телефа, славящейся в городе своей копченой свиной лопаткой, которую хозяин получал прямиком из Галлии, было не протолкнуться. И хотя император, отправившийся в путешествие, из которого не возвращаются, навлек неисчислимые несчастья на многих, нашлись и такие, кто искренне сокрушался об уходящей вместе с ним эпохе.

Под низкими сводами не затихал шум, хохот и возгласы разгоряченных посетителей. В воздухе стоял крепкий запах стряпни, пота и того неистребимого чесночного духа, который во все времена отличает чернь от нобилей. Впрочем, последними здесь и не пахло.

Собравшийся в таверне народ разделился на сторонников и противников усопшего императора. Но надо признать, двери были открыты для всех: и те и другие еле сдерживались от снедающего их желания выразить свое отношение к такому заметному событию.

— Что ни говори, а Домициан был хорошим императором, — делился один солдат со своим товарищем, отхлебнув немного вина из кубка.

— А какие раздачи он проводил, как награждал солдат, — тяжело вздыхая, поддержал его приятель.

— Только и думаете, что о своем собственном кошеле! — проворчал Симон. — Вы лучше вспомните, сколько крови пролил ваш «хороший» император. По одному только закону об оскорблении Величества и измене умертвили сотни достойных людей... Да и весь их род... Грабили провинции, за их счет столица тонула в роскоши и чревоугодии. А что они сотворили с моим несчастным народом!..

— Ты опять за свое, Симон, — подошел к беседующим хозяин таверны Телеф. — Зато был порядок! И не забудь, если бы он не запретил кастрацию, то кое-кому весьма не поздоровилось бы. Твоим соплеменникам заодно обрезали бы и еще кое-что.

Он развернулся и хитро подмигнул посетителям. Раздался дружный хохот, а когда все успокоились, Телеф снова повернулся к обиженно примолкнувшему Симону и примирительным тоном предложил:

— Будет тебе, не обижайся… Скажи-ка, не налить ли тебе еще вина?

— Эй, Телеф, — раздался пьяный возглас с противоположного конца длинного стола, — налей-ка лучше еще старику Полибию. А я расскажу как это было.

— У тебя уже язык заплетается, — укорил его Телеф.

— Клянусь молниями Зевса! Мой язык еще способен преодолеть дневной переход в доспехах и с полной поклажей, юнец, — возмутился уже порядком осоловевший ветеран. — И не тебе судить, сколько еще может выпить доблестный отставник! Наливай!

— Как знаешь, — сдался Телеф, наливая старику.

Раскрасневшийся Полибий, отхлебнув, начал свой рассказ:

— Я слышал своими собственными ушами, что рассказал на Форуме у храма Весты один солдат. Дело было так... Во дворец ворвался отряд заговорщиков под предводительством воина великанского роста, сильного, как добрая центурия, и рассеял стражу в мгновение ока. Охранявшие императора отборные преторианцы падали от ударов его меча, как колосья под серпом жнеца. Он ворвался в опочивальню, но встретил бешеный отпор. Принцепс... — Полибий снова приложился к кубку и продолжил: — Наш доблестный император положил почти всех нападающих, но силы были неравны, неоткуда было ждать помощи и он пал, заколотый копьем. — Он жестом показал, как это произошло. — Но, клянусь Марсом, он был отважным воином, что неоднократно доказывал в битвах...

— Всё было не так, клянусь всемогущими богами! — жарко возразил наемник-дакиец со шрамом через всё лицо. — Он не выиграл ни одной военной кампании... Даже его триумфы были выдуманными. Взять хотя бы хаттов и дакийцев — это мы разгромили его легионы... Подтверди, Сарчебал!

— Истинная правда, — энергично кивнул его приятель. — А еще поговаривают, что его жена спуталась с кем-то из дворца. Они-то вместе и зарезали ее муженька спящим в постели.

— Ты лжёшь, варвар! — возмутился один из солдат. — Все предали его... и ближайшие друзья и даже этот, Луций, которому он доверял, как самому себе, и тот перешел на сторону заговорщиков. Видя вокруг измену, император сам вонзил себе меч в сердце.

— Красиво рассказываешь, но все же его зарезала, как барана, собственная жена, — издеваясь, поддразнил солдата один из дакийцев.

Тут уж солдат не стерпел. Он, а за ним и его товарищ в гневе вскочили с лавки, схватившись за мечи и намереваясь рассчитаться с обнаглевшими наемниками. Неизвестно, чем бы все это бы закончилось, если бы не Телеф, — подав знак своим помощникам, он бросился их разнимать. К нему присоединился Тертул, и буянов совместными усилиями водворили на свои места.

Когда страсти немного улеглись, Телеф, желая разрядить раскаленную атмосферу, и никогда не упускающий случая подначить кого-нибудь, пряча ухмылку, задал вопрос укутанной до глаз в темную стОлу древней старухе, сидящей поодаль:

— А что скажешь ты, Сибилла?

— Сбылся сон императора, — произнесла она с витающей на губах улыбкой. — Огромный синий камень на рукояти меча, пронзившего ему горло…

— Какой такой камень, причём тут камень? Что за вздор ты опять несешь, Сибилла? — воскликнул Телеф и уже собирался, как обычно, поднять ее на смех, как вдруг послышался окрик Тертула:

— Погоди-ка, Телеф! — прервал он и обратился к Сибилле: — Откуда тебе известно про меч и про камень, старуха?

Старуха не удостоила его ответом. Все зашумели, было, стали возмущаться, но хорошо зная ее упрямый нрав, поняли, что она больше не издаст ни звука.