Юрий Григ - Пусть умрёт

Склонившись к ее голове, он услышал легкий аромат нарда, который источали ее умащенные благовониями волосы.

– Я всего лишь презираемый всеми гладиатор, хуже любого раба, – с горечью продолжал он. – Мое предназначение – умирать на потеху другим. Мне будет отказано даже в почетном погребении. Как опозоренным самоубийцам...

– Молчи! Отныне – ты мой единственный повелитель! Тобой восхищается весь Рим. А все они... они, – она задохнулась от волнения, – ...презирают тебя из зависти! Из зависти, что не могут сражаться так же бесстрашно и искусно, как ты! О тебе говорят на всех площадях – все, от мальчишек на улицах до сенаторов и самого императора. Не забывай, что даже императоры выходили на арену снискать славу у простого народа...

Она прикоснулась к его губам – жаркое дыхание ожгло ей ладонь.

Он что-то шептал, почти бессвязно – опять о том, что раны его пустяковые, и не стоит беспокоиться из-за царапин...

А она снова пала перед ним на колени, пытаясь целовать его руки. Он поднял ее за локти, тела их соприкоснулись, и нечто, подобное электрическому разряду, заставило их содрогнуться. Голова кружилась, как от хмельного вина.

Она жаловалась на судьбу и на то, что боги несправедливы к ним, если не дозволяют быть вместе. Она говорила, что умирает вместе с ним каждый раз, когда он отражает очередное нападение на арене, и что каждый удар врага устремлен ей в сердце.

Он успокаивал ее и говорил, что с ним ничего не случится, но страх за нее лишает его сна...

– Не бойся за меня, – шептала она.

– И ты не бойся за меня, – вторил он ей.

Откуда-то доносилась музыка, но музыкантов не было видно. Он спрашивал, обдавая ее жарким дыханием, слышит ли она ее, а она, смеясь, отвечала: «Да, слышу».

В голове плыл сладкий туман. Мысли его путались.

– И у меня тоже, – шептала она ему на ухо.

Внезапно они почувствовали, что тела их наполняются каким-то легчайшим веществом. И когда вещество это вытеснило последние остатки материи, они стали невесомыми и с удивлением осознали, что отрываются от Земли и взмывают в звездное небо, туда, где полная Луна, извергая из своих недр потоки расплавленного серебра, мчалась сквозь редкие рваные облака. Но и они не могли затмить ее сумасшедший свет, заливающий серебряными реками городские кварталы.

О, если бы эти двое смогли оторваться друг от друга и бросить взгляд вниз! Они бы осознали, что этой ночью в мире осталось только два цвета – черный и серебряный. С головокружительной высоты они увидели бы стремительно исчезающий внизу город, похожий на нагромождение серебряных кубиков, раскиданных ребенком, которого сморил сон.

Если бы они обратили свои взоры вверх! Они узрели бы летящую навстречу бешеную Луну, похожую на исполинскую сиракузскую тетрадрахму с ликом Посейдона, охваченную метелью из сверхъестественно ярких звезд.

Но они были не в силах оторвать взглядов друг от друга. Но они чувствовали! Вне всяких сомнений, чувствовали, как непреодолимая сила влечет их ввысь, за пределы атмосферы, где не хватает воздуха, чтобы дышать, где закипает кровь и микроскопические пузырьки бегут по венам, проникая во все уголки их тел.

Но это ничуть не страшило.

Уже и город превратился в едва заметное пятно.

Уже и облака остались далеко-далеко внизу...

Они вознеслись на головокружительную высоту. Даже выше... гораздо выше самой Луны, которая сегодня была такой необузданной. Она оказалась у них под ногами.

И в апогее застыли на мгновение.

И с изумлением постигли – перед ними открылась вся Вселенная. Звезды потеряли свои колючие лучики и превратились в ослепительные белые точки. Луна продолжала неистовствовать.

Тогда, не ослабляя объятий, они ринулись в бездну, зияющую под их ногами. Они мчались все быстрее и быстрее, набирая умопомрачительную скорость. Вот и Луна пронеслась мимо, а они всё падали и падали... И были готовы к тому, что им суждено неизбежно разбиться в прах о земную поверхность. Но об этом они не думали – страх исчез.

Музыка звучала все громче и громче, постепенно заполняя все их существо.

Обнаженные тела в свете луны казались изваянными из чистого серебра. Волосы Геры развевались за ее спиной в потоках налетающего воздуха...

Они упали в море.

Вода расступилась перед ними и бережно приняла в свое лоно, охладив разгоряченные тела, обласкав бирюзовыми струями кожу, умиротворив душу.

«Успокойся, всё будет хорошо, успокойся, успокойся и ты – успокойся, прошу тебя», – уговаривали они друг друга…

Всё хорошо, любимый, всё хорошо... Всё будет хорошо.

Голова Алёны покоилась на плече Александра. Она посмотрела мимо него куда-то вдаль и мечтательно промолвила:

– Я только что побывала в космосе.

– Знаю, – сказал он ей, – я был там с тобой.

– До этого я никогда там не бывала.

Он внимательно посмотрел на нее. Она была прекрасна. Любые слова были бы лишними сейчас.

«Помолчи, ничего не говори», – во взгляде ее была мольба.

«Я подожду, я понимаю, не беспокойся...» – беззвучно шептали его губы.

«Спасибо, любимый, я счастлива безмерно. Жаль только – счастье так мимолетно», – так же беззвучно отвечала она.

«Это не так. Ты будешь счастлива вечно», – пытался переубедить он ее. Но она, горько усмехаясь, говорила:

«Дурачок, вечного ничего не бывает. И ты знаешь это не хуже меня...»

«Нет, нет... Верь мне».

«Я боюсь за тебя, любимый. Эти люди… они способны на всё. Ты пытаешься проскочить невредимым между безжалостными, бездушными каменными жерновами...»

«Не бойся, со мной всё будет в порядке».

«Но я боюсь! Я вдруг стала за тебя бояться. И ничего не могу с этим поделать. Я полечу с тобой...»

«Это опасно».

«А! Вот видишь! Ничего не хочу слышать – прилечу в Нью-Йорк через пару дней. «Многократка» у меня открыта. Так что вы с Филом можете на меня рассчитывать».

Джей-Эф-Кей не принимал.

Все-таки даже западная техника не всемогуща. Вот сгустился туман плотнее, чем обычно, и... Как ни крути, а против природы не попрешь!

Их направили в Ла Гуардию.

Максимов окончательно проснулся и с интересом наблюдал в иллюминатор, как самолет, снова набрав высоту, чтобы не зацепиться за небоскребы, заглянул за кулисы Манхэттен-скайлайн. Он неоднократно видел эту картину, но каждый раз вновь любовался островом, с высоты птичьего полета похожим на рассекающий воду линкор с палубными надстройками, мачтами и бассейнами на верхней палубе.

Обогнув «линкор» со стороны Ист-Ривер, боинг нырнул в пузатое облако, проткнул его без труда, как карандаш моток сахарной ваты, и вынырнул уже в сотне метров над посадочной полосой.