Джин Сэссон - Майада. Дочь Ирака

Три или четыре охранника подлетели к ним и стали таскать за волосы и бить кулаками по лицу. Болезненные стоны смешивались с криками других арестанток и хохотом надзирателей.

Майада чувствовала, что теряет сознание. Значит, Бог пожелал, чтобы так она провела последние мгновения на земле. Она закрыла глаза и закрыла лицо руками. Ей ничего не оставалось, как готовиться к смерти.

Охранник хрипло выкрикивал:

— Молитесь вашему Богу, если хотите. Но Он вас не услышит. Сегодня я ваш Бог!

Он смеялся не переставая:

— Я ваш Бог!

Другие мужчины смеялись вместе с ним.

Смех эхом отражался в углах комнаты.

Майада, слыша его, сходила с ума. Она затаила дыхание, ожидая, что пули пронзят ее тело.

Вдруг раздалось несколько щелчков.

Охранники готовились стрелять.

— Мама! Мама! — крикнула Сара.

Охранник ударил ее по лицу.

Муна рыдала и цеплялась за шею Майады.

— Я не хочу умирать. У меня есть ребенок, ему нужна мать. Я слишком молода, чтобы умирать!

Майада судорожно думала. Что она почувствует, когда пули окажутся в ее теле? Будет ли ей больно? Или она сразу потеряет сознание?

Мужчины хохотали.

Женщины-тени ждали смерти.

Грянули выстрелы.

Женщины продолжали ждать.

Наконец Майада открыла глаза и, не двигаясь с места, осторожно повернула голову.

Винтовки в руках охранников направлены в пол.

На них смотрела только камера.

Другие женщины тоже стали открывать глаза и оборачиваться на охранников.

— Повернитесь, — приказал мужчина с камерой. — Лицом.

Майада замерла. Возможно, оператор собирается снять их расстрел? Она знала, что правительство часто снимает казни. Может, ее смерть покажут по телевизору? Значит, так дети узнают о том, что она умерла? Из телевизионного шоу?

— Вы мерзкая шайка! — прокричал надзиратель. — Он плюнул на землю, словно выражая отвращение при виде их ужаса. — Я благодарю Аллаха за то, что моя жена, сестры и дочери сидят дома и не знают, как покупать продукты на рынке. — Он имел в виду, что они такие набожные, что не выходят на улицу. — А теперь посмотрите на себя, вонючие преступницы! Вы — позор своих семей. Трусихи!

Он опять плюнул.

— Вас привели сюда, чтобы сфотографировать, — проинформировал охранник и захохотал. Ему было так весело, что он согнулся пополам и хлопнул себя по ляжке.

Остальные охранники тоже смеялись. Один из них стал изображать, как испугались пленницы: он вертелся в углу и кричал: «Мама! Мама!», передразнивая Сару.

Надзиратели рассмеялись еще громче.

Вдруг Майада поняла, что происходит. Тюремщики Баладият заскучали, и один из них придумал новый способ напугать женщин.

Некоторые из них все еще рыдали. Трое без сознания лежали на полу.

Майада онемела. Она с трудом подошла к тому месту, где ей велели встать, чтобы сфотографировать.

После этого она похромала в угол и съежилась, наблюдая, как фотографируют сокамерниц.

Через час женщин отвели обратно в камеру. Все молчали. Майада лежала на нарах, повернувшись лицом к стене, и рыдала. Впервые слезы принесли ей облегчение. Она не умерла сегодня. Возможно, Бог позволит ей снова увидеть своих детей.

Фальшивая казнь в тот вечер только разожгла аппетит жестоких охранников. Всю ночь в стенах Баладият раздавались вопли агонии.

Пыточная находилась всего в нескольких дверях от камеры номер 52, и Майада слышала каждый стон. Несколько лет назад она прочитала книгу Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», в которой он писал, что куда ужаснее слышать крики боли других сокамерников, чем мучиться самому. Теперь Майада понимала, что он имел в виду.

Подползла длинная ночь. По бетонным коридорам громыхали тяжелые башмаки, надзиратели избивали людей, раздавались крики заключенных.

Заслышав страшный топот, женщины-тени пугались, что в двери камеры повернется ключ.

На восходе раздался призыв к молитве: «Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву, спешите на молитву! Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха».

Женщины с радостью встречали утро. Призыв к молитве на восходе принес им надежду. После тихой молитвы в душной камере началась суматоха — двадцать женщин готовились к новому дню. Они приглаживали платья, закалывали длинные волосы в пучки и по очереди ходили в туалет, а потом молча сидели и ждали, когда принесут еду. Помолившись, Майада легла на нары. Ей не хотелось говорить. Она скрестила руки и стала нервно поглаживать себя по плечам, разглядывая сокамерниц.

Самара была тяжело ранена и не могла двигаться. Когда дали завтрак, Муна заняла место, которое обычно занимала Самара, и стала раздавать безвкусную пайку. Майада взяла кусочек хлеба и стаканчик с водой. Камера была слишком маленькой, чтобы все ее обитательницы могли расположиться с удобством, потому некоторые женщины-тени предпочли прогуливаться по крошечному помещению, съедая завтрак, состоящий из бобов, заплесневелого хлеба и тепловатой воды.

Через несколько часов после завтрака в тюремную дверь с грохотом постучали. В замке повернулся ключ, и в проеме сгрудились трое мужчин. Двадцать женщин встретили их беспокойным волнением и тихими стонами.

— Джамила! — заревел охранник. — Мы ждем!

Майада перевела взгляд на группку женщин, сидевших в задней части камеры. Джамила оказалась в тюрьме на три месяца раньше Майады, и ее пытали чаще других, за исключением Самары. В маленькой камере ей было негде укрыться; она корчилась, то поднимая, то опуская плечи. Конечно, ничто не могло помочь ей, и она выглядела ужасно жалко.

Майада смотрела на Джамилу. Она сидела на полу с другими женщинами. На ее лице был написан страх. Она приоткрыла рот, не прожевав до конца бобы и хлеб. После секундного замешательства женщина проглотила еду.

— Джамила! — во второй раз заорал охран ник. Дергая густыми черными бровями, он смотрел то на одну женщину, то на другую.

Тяжело вздохнув, Джамила уставилась на охранника. Ей было сорок восемь лет, у нее несколько дочерей и один сын. Год назад мужа и сына обвинили в том, что они — исламские активисты. Тайная полиция посреди ночи ворвалась в дом, чтобы арестовать их, но они обнаружили, что мужчины сбежали в Турцию. Тогда полицейские взяли в заложники Джамилу. Они заявили, что будут держать ее в тюрьме, пока ее родственники не вернутся в Ирак, чтобы их казнили. С первого дня заключения Джамила рыдала не переставая. Она объяснила, что горюет о своих прекрасных дочерях, которые живут без матери и отца. Мысли о детях не придавали ей смелости, и она погрузилась в черную депрессию.

Как и все женщины, Майада смотрела на Джамилу. Охранник бесился, стоя у двери. Еще вчера Майада слышала, как Джамила просила Муну помочь ей подложить под одежду на спине толстую ткань, чтобы было удобнее двигаться. Когда Джамила сняла верхнюю часть пижамы и обмоталась тканью, Майада увидела, что спина сплошь покрыта ужасными пурпурными шрамами. Наконец Майада поняла, почему Джамила постоянно дергает плечами, то поднимая их, то опуская. Она объяснила, что у нее болят и чешутся раны.