Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

Пётр принёс вино и фрукты, а гостья сделала знак рабыне, и та тотчас же ушла из комнаты вместе с Петром. Она назвалась Саломией, её интересовали благовония, к чему Марк имел непосредственное отношение, поскольку в Скифополе и в Пелле у него было несколько участков земли, где выращивалось сырьё для их изготовления, в основном мирры и розового масла; и в этом, было видно, она хорошо разбиралась, ведя разговор уверенно, непринуждённо и даже весело. Хозяин дома, очарованный её красотой и обаянием, был в восхищении от собеседницы, когда, несколько разгорячённый выпитым вином, он вдруг увидел, как та разделась и начала танцевать тот откровенный танец, что танцуют женщины знатного общества Сирии и подобный которому видел не однажды, находясь по торговым делам в Тире, на пирах у местных сановников. Её роскошное, ухоженное тело благоухало теми же запахами, о которых они с ней говорили, когда Марк с помутившимся рассудком взял её, приблизившуюся к нему, на руки и унёс в соседнюю комнату.

Несколько дней подряд она приходила вместе с рабыней, а вечером, почти в сумерках, уходила обратно, провожаемая двумя вооружёнными рабами, выпрошенными Марком у Александра, купленными им у своего надёжного товарища.

Рабов она отсылала в Верхнем городе, неподалёку от замка Агриппы. Марк уже был полон подозрениями, когда однажды, устав от любви, они лежали, тихо ласкаясь и так же тихо переговариваясь, переплетаясь ногами и руками, и она вложила раздвинутые пальцы своей руки между пальцами руки Марка и вдруг, вздрогнув, замерла, разглядывая перстень на его руке.

— Что такое?! — недоумённо спросил Марк.

— Откуда у тебя этот перстень?! — взволнованно прозвучало в ответ.

— Мне подарил его в день свадьбы мой дед. А что?

— Твой дед?! — она была словно в раздумье. — Этот перстень принадлежал моей прабабке.

Марк понял, что его подозрения не были напрасны.

— Царица?! — произнёс он полувопросительно или словно обращаясь к ней.

— Кто — царица? Какая царица? — притворилась она непонимающей.

— Я подозревал, что ты Вереника, не надо отпираться. А кольцо точно подарила моему деду твоя прабабка, Мариамма.

— Но как это могло быть: твой дед и моя прабабка?! Какие причины, что могло свести их вместе?

— Как ты узнала, что этот перстень — Мариаммы?

— Вот видишь этот вензель?

Марк давно знал эту гравировку на перстне, принимая её за часть общего оформления.

— Это её личный знак, и на некоторых моих украшениях он тоже есть, но я хочу знать, как попал перстень к твоему деду, — в её голосе прозвучали повелительные нотки, и она даже несколько отстранилась от него.

— Милая моя, я — не твой поданный, а уж с женщиной, которую люблю, я не намерен говорить в таком тоне.

— Я знаю, что ты — зилот, что ты — сикарий; всё это я выяснила уже давно, поэтому мне интересно, кем был твой дед и что его связывало с моей прабабкой. Ты ведь знаешь, что прадед казнил её по подозрению в измене?

— Так же, как твоего деда, его брата и их сводного брата Антипатра, на что даже Август сказал: «Лучше быть свиньёй Ирода, чем его сыном».

— Милый, прошу не забывать, что я всё-таки царица.

— Если бы я знал это изначально, как ты думаешь, были бы мы вместе?

— Ну хорошо, хорошо! Расскажи же мне всё-таки, что ты знаешь?

Марк молчал, раздумывая, а думать было о чём. Она всё знала о нём — это ясно, — учитывая интерес к нему и её возможности, но не проявила враждебных к нему действий — исходя из каких соображений? Страсть — это понятно, но до каких пределов? Когда ей всё это надоест, она просто выбросит его из своей жизни в угоду политическим ли, меркантильным ли интересам; он уже сейчас понимал всё это, подготовленный бессонными ночами раздумий, подозрений и сомнений. Ему просто не оставалось ничего другого, как положиться на волю случая, в надежде на то, что её возможности ограниченны, а её интерес к зилотам ограничен интересом к нему, да и история его семьи вряд ли послужит основанием для преследования его и его детей, а также друзей. Марк укорял себя в таких мыслях, искренне уверенный в своих и её чувствах, а уверенность была полная; он знал, он чувствовал, что она любила его, любила…

Он знал.

— После того как твой прадед Ирод Первый, идумеянин по происхождению, а не твой прапрапрадед Гиркан или брат твоей прабабки, Аристовул, законные наследники престола, последние из Маккавеев, стараниями Антония и Августа был назначен царём Иудеи, прапрабабка твоя Александра, вынужденная, скрепя сердце, выдать за него замуж Мариамму, всё-таки не теряла надежды когда-нибудь возвести на престол своего сына Аристовула. Поэтому ещё при его жизни имела связи с патриотами, воевавшими ранее в войсках её дяди и свёкра, Аристовула, и в войсках её мужа, Александра, твоего прапрадеда.

— Но как же это было возможно при подозрительности Ирода?

— Всё же это было. Однажды на такой встрече присутствовала Мариамма, и там же был мой дед Александр.

Как уж там всё произошло и сколько продолжалась их связь — я не знаю, но только однажды, как рассказывал мне отец, он случайно оказался свидетелем их встречи и невольно слышал сцену неистовой ревности Мариаммы, плач и жалобы на свою судьбу, проклятия в адрес мужа, неимоверную нежность и безудержные ласки возлюбленных. Вот тогда она и подарила деду этот перстень со словами: «Положи меня, как печать на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность!»

— Так, может статься, мы с тобой родственники?

— Вряд ли, поскольку, как я думаю, они встречались уже после смерти Аристовула, брата Мариаммы, которого…

— … которого прадед утопил в пруду.

— Безусловно, я не знаю, все ли дети Мариаммы тогда уже родились.

— Как всё повторяется, — задумчиво проговорила она. — Твой дед и моя прабабка, а вот теперь — мы с тобой.

Они встречались почти два месяца, но уже не так часто, поскольку Марк не мог игнорировать дела движения, всё более связанные с восстанием, а в такие дни Вереника присылала рабыню Роксану условиться о встрече. И вот, однажды, незадолго до штурма Мосады, Роксана пришла днём, посланная Вереникой. Марк ждал её прихода, но не ожидал того, что произошло: она, обычно сдержанная и конкретная в разговоре, вдруг упала перед ним на колени, обняв его ноги, и прерывистым голосом объяснилась ему в своей любви, словно в истерике, растрепав свои волосы, вся в слезах; но когда оторопевший Марк уже был готов остановить её объяснения, то вдруг услышал, что Вереника сожительствует со своим братом Агриппой, и был подавлен и разбит. Роксана, поняв его состояние, быстро взяла себя в руки, вниманием и ласковым обращение помогла ему справиться с этим известием, которое он воспринял потом как неизбежность, поскольку знал, что эта связь не может быть продолжительной, но, растерянный, не сразу пришёл в себя, а ухватившись за признание Роксаны, как утопающий за соломинку, не отверг его и этим приглушил боль случившегося.