Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

Перед Пасхой власти отпускали на свободу одного из осуждённых. Поэтому, зная, что среди собравшихся на площади большинство людей поддерживают первосвященников, Пилат с издёвкой предложил отпустить на свободу Царя Иудейского, на что слуги и клиенты первосвященников подняли шум, требуя освободить Варавву, обвиняемого в заказном убийстве; чтобы окончательно снять с себя ответственность за последующие события, Пилат спросил: «Хотите ли, чтобы я распял царя вашего?» — «Нет у нас царя, кроме Кесаря», — отвечали ему. Хитрый Пилат мог быть доволен случившимся: он добился того, чего не мог добиться силой в начале своего правления, когда приказал внести ночью в Иерусалим знамёна когорт с изображением императора. Евреи воспротивились тогда настолько решительно, что он вынужден был удалить знамёна из города; теперь же они добровольно отдали на казнь человека, называемого ими Царём Иудейским, утверждая, что у них один царь — император. Кроме того, применение крестной казни к Царю Иудейскому несло в себе презрительный смысл.

Когда зилотам стало понятно, что задумал Пилат, они по своим каналам потребовали от первосвященников прекратить издевательства над национальными чувствами иудеев. Члены синедриона тоже поняли двусмысленность происходящего и просили прокуратора не называть Иисуса Царём Иудейским, но объявить, что так он называл себя сам. Пилат же, добившись своего, и слышать не хотел ни о каких изменениях, и на кресте, над головой Иисуса, прибили табличку с надписями аж на трёх языках: еврейском, греческом и латинском: «Царь Иудейский», специально подчёркивая суть происходящего.

Патриоты были раздражены: они были унижены такой позорной ситуацией, в какую их ввергли первосвященники. Но крестная казнь все же свершилась. Можно было, наверное, попытаться спасти Иисуса, придав символический смысл его спасению как спасению Царя Иудейского. Были известны некоторые случаи, суть которых заключалась в том, что распятому на кресте под видом утоления жажды давали выпить особый напиток, в результате чего создавалась видимость его смерти, а после снятия с креста казненного лечили нужным образом, возвращая к жизни. Марк не мог утверждать с уверенностью, что зилоты использовали подобную возможность, но, присутствуя на месте казни, видел, как по прошествии какого-то времени после ее начала распятому и измученному на кресте Иисусу давали пить какой-то напиток, обмакнув в кувшин с ним губку и наложив затем ее на трость. Сделав несколько глотков, Иисус вскрикнул и повис на кресте, словно мертвый, а на третий день после казни по городу распространился слух о его воскресении.

Некоторое время все сидели молча под впечатлением услышанного. Наконец один из старцев спросил его, знает ли он о вознесении Иисуса. Марк отвечал, что ему ничего не известно об этом.

Поблагодарив его за рассказ, старцы ушли; разошлись и остальные, присутствовавшие при разговоре, — нужно было готовиться к завтрашнему дню.

Собравшаяся процессия была готова отправиться в путь.

Марк попрощался с детьми, обняв и поцеловав каждого, попрощался с взрослыми, а потом подошёл к плачущей Антонии, упавшей вдруг перед ним на колени и обхватившей руками его ноги. Рыдая, она судорожно сжимала их, он же растерялся, не зная, что делать, но наконец поднял её, обнимал и гладил по голове, утешая.

— Не плачь, дорогая! Не думай обо мне — думай о внуках: так тебе будет легче. Я знаю, что могу надеяться на тебя. И ещё: обещаю вернуть тебе Александра.

По команде Иоанна процессия тронулась в путь, а Марк с готовыми уже в дорогу друзьями стоял у дома, пока они не скрылись из вида.

«Увижу ли я вас когда-нибудь ещё? — думал он. — Голод, страх и любовь управляют людьми в этой жизни.

Христиане утверждают, что в посмертном мире не будет боли, не будет страха, не будет плотской любви, поскольку все будут однополы, но «будет новое вино и новый хлеб», а я не хочу всю загробную жизнь простоять в очереди к обеденному столу». Он посмотрел на зилотов — пора и им в путь.

Тёмный еловый лес на подъёме вдруг резко уступил место светлому сосновому бору, такому же, как и он, тёплому и благодатному, всегда радостному в солнечный июньский день. Сумеречная непроходимая чащоба по сторонам дороги сменилась устремлёнными ввысь стволами деревьев с негустой кроной, сквозь которую нередко проглядывало голубое летнее небо. У корней сосен, на почве почти бестравной, с редким кустарником и такими же редкими папоротниками, на безукоризненных формой мощных стволах деревьев весело плясали солнечные пятна, словно приглашая принять участие в своём неизбывном веселье. По обочинам дороги, таким же пятнистым от предполуденного солнца и теней от крон деревьев, меж цветущего разнотравья, то тут, то там мелькали кусты орешника и малины. Тёплый, ещё не знойный поток воздуха, врываясь в открытое окно машины, приятно освежал уставшее от долгой езды тело.

— Вот мы и приехали!

Погруженный в свои мысли Виктор вздрогнул от неожиданного голоса попутчика, скорее даже не от голоса, а от той информации, от той новости, что прозвучала в его словах. Он глянул вдаль — лес кончился, а внизу, за склоном, была видна обширная долина с зелёными полями, лугами, речкой и городком, зажатым между речкой и высоким холмом, продолжением того, по какому они проезжали.

Машина выехала из леса, и Виктор, имея уже возможность полностью оглядеть долину, почувствовал, как тревожно и больно заныло сердце — совсем не так, как в последний его приезд сюда.

Дорога пошла по длинному, затяжному склону, характерному для этой местности, называемому увалом; а сам склон, обращённый к югу, порос редкими кустами можжевельника, мелким разнотравьем да осокой. «Наверное, здесь много полевой клубники», — подумал он.

— Да. Скоро здесь будут ягоды, — словно прочитав его мысли, сказал попутчик.

Виктор познакомился с ним в Загорске, где собирался нанять такси в свой родной город, но неожиданно услышал, как кто-то приглашает желающих поехать в Ильинск, куда он, бывая на родине, всегда хотел бы проехать, но так и не съездил за последние двадцать лет. И тут он понял, почему он здесь, на автовокзале, понял, что поедет туда и что этот шофёр и эта машина, — это за ним.

Они въехали в городок, на первый взгляд мало изменившийся, по мнению Виктора, что, впрочем, так и было, если не считать большими изменениями в его облике несколько пятиэтажек, построенных, очевидно, в семидесятые годы, да двухэтажные коттеджи недавней постройки. Это был обычный для средней полосы России районный город, где большую часть жилья составляли деревянные одно-, двухэтажные домики, немного кирпичных строений советского периода, а центр его зачастую обустроен купеческими домами красной кирпичной кладки дореволюционного времени. Всё было как прежде: чистые зелёные улочки, аккуратно обсаженные яблонями, благопристойные домики и дворы, неторопливые прохожие, шумливые ребятишки и умиротворённые старики на скамейках под окнами. Они проехали мимо стадиона, вокруг которого не изменилась даже ограда, мимо церкви, где изменения были значительные и благоприятные — она была отремонтирована и заново покрашена, — и остановились около гостиницы, находившейся там же, где она была и раньше, двадцать лет назад. Попутчик, попрощавшись, уехал, а Виктор прошёл в гостиницу, где, как оказалось, не было свободных номеров. Администраторша услужливо предложила снять однокомнатную квартиру, находившуюся поблизости, и Виктор, не обременённый багажом, охотно согласился последовать за ней. И вскоре они были около двухэтажного дома из силикатного кирпича, вошли во двор, чисто убранный, с растянутыми вдоль верёвками для сушки постиранного белья и с несколькими небольшими вишнями под окнами да грядками зелёного лука и чеснока. Постучав в одну из трёх дверей на первом этаже, провожатая взяла у хозяйки ключи и, открыв предлагаемую квартиру, вошла внутрь, приглашая Виктора. Квартира была однокомнатная, чистая, уютная — она понравилась Виктору. У одной стены стоял шкаф для одежды, рядом с которым располагались умело устроенные стеллажи для книг, полностью заставленные ими, а у противоположной стены стоял просторный, уже разложенный диван, и хотя некоторое неудобство создавало развешенное на верёвке женское бельё во дворе за широким окном, но и с этим можно было мириться, поскольку любоваться из окна всё равно было не на что. Кухня, ванная — всё было пристойно, правда, не было горячей воды, но, по признанию провожатой, её не было и в гостинице, зато в городе была баня и частная сауна.