Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Потом мама неохотно ушла, я усадила Люси на детский стульчик, а папа сел обедать. Он в последнее время стал плохо слышать, и как часто бывает с наполовину глухими, наш разговор вскоре стал строиться по принципу «он говорит, я слушаю». Так было проще. Он рассказал о недавнем походе на рыбалку, о том, что нового в мире футбола. Потом мы обсудили работу брата и статью, которую я недавно написала.

Мой папа требовал внимания. Ему хотелось поговорить. Но дочь тоже тянула внимание на себя. В конце концов я оставила их двоих на полу с кубиками и пошла убирать посуду.

Вскоре после этого отец ушел, а с ним испарились и остатки моей энергии. Я попыталась уложить Люси спать, но сдалась и стала читать ей стишки о слюнявчиках и тапочках, которые буду помнить наизусть, наверное, до самой смерти. Но наше чтение прервал отец Брюса, приехавший на своем фургоне. Несколько лет назад он бросил работу в офисе и начал собственное дело — торговал сладостями у входа на бейсбольный стадион. Он был фанатом бейсбола. И сегодня тоже работал на матче, а потом привез остатки конфет Люси. Я тут же чуть не взорвалась от раздражения — ну кто привозит конфеты годовалому ребенку?

Брюс зашел за добавкой кофе и наткнулся на кухне на собственного отца. Я бросила на него гневный взгляд: «Это же твой отец! Поговори с ним! Я не собираюсь его развлекать! Это не мой папа!» Брюс ответил не менее сердитым взглядом: «Я работаю, между прочим! Это не моя проблема! Мне нужно работать! Мы должны платить по счетам! По счетам!»

Я поболтала с папой Брюса — милейшим человеком — и пошла готовить ужин.

— Останетесь поужинать? — предложила я.

— Нет, нет. Мэри ждет меня дома, в Эверетте.

Он поцеловал малышку и направился к выходу. Как раз в тот момент позвонил телефон. Мэри, мама Брюса. Купила пару новых книжек для Люси — можно их завтра завезти? Конечно, на автомате ответила я, вспоминая, будет ли свободное окошко между яслями утром и няней после обеда. Вообще, я была бы рада, если бы мне дали возможность провести несколько спокойных минут наедине с дочерью, но Мэри же не просила невозможного — всего несколько минут наедине с моей дочерью.

Мне бы радоваться тому, что любящие бабушки и дедушки заходят в гости. Звучит как настоящая идиллия, когда пишешь об этом в таком ключе. Но представьте: это происходит каждый день. Каждый божий день! Плюс дни рождения двоюродных родственников, День матери для всех матерей, охота за пасхальными яйцами, два ужина в День благодарения и фирменная запеченная говядина в День святого Патрика — думаю, ситуация понятна.

На следующий день у меня наконец дошли руки написать рецензию на книгу.

Я сидела в кабинете, пила кофе, читала почту и пыталась взяться за статью, когда мне позвонила Изабель. Она хотела узнать, помню ли я об открытии ее выставки в четверг. Персональное шоу.

— Конечно же я приду! Мы все придем. У Люси новое платье как раз для такого случая.

— Новое платье. Вот что мне нужно! Может, одолжить у нее? А ты идешь сегодня в город на марш протеста против ВТО? Моя мама решила пойти, и я тоже с ней собираюсь.

Я слышала что-то об этом по радио. Правда, не знала, что такое ВТО и почему я должна против него протестовать. Лежа в ванной месяц назад, я, кажется, прочла целую статью в «Нью-Йоркере» про это ВТО, но информация утекла в сливное отверстие моего мозга, как грязная вода в трубу. Если кто-то скажет, что после родов ваш мозг останется прежним — не верьте.

— О боже, да, кажется, я слышала. Надо пойти. Твоя мама крутая.

— Конечно, пойдем! Луиза… — Изабель называла свою крутую маму по имени, Луиза. — Луиза говорит, что идти надо обязательно. — Луиза была библиотекаршей на пенсии и почему-то считала, что у нас много общего с тех пор, как я стала книжным критиком.

— Но мне надо статью писать, а потом няня уйдет.

— Так бери своего пухляка с собой. Коляску возьми, и всё, — заявила Изабель. Те, у кого нет детей, всегда представляют всё так, будто нет ничего проще. (И обычно правы. Надо бы почаще к ним прислушиваться.)

— Может, и возьму. Но скорее всего, нет.

— Ты пожалеешь.

И я пожалела. Тем вечером мы с Брюсом сидели в комнате с телевизором, которую никогда никто не называл комнатой с телевизором, и смотрели репортаж с митинга протеста. Людей на улицах нашего города сгоняли к стенам домов и арестовывали группами. Было трудно понять, что же они сделали не так. Нарядились в костюмы морских черепах? Оказывается, кто-то разбил витрины магазина «Гэп» и «Найктаун». Я прониклась было чувством единства с этими протестующими, несмотря на то что оператор навел камеру на одного из них и показал, что на лицемере были кроссовки «Найк». Но по мне так это еще больше подчеркивало драматичность жеста.

Однако мне не с кем было поделиться своим мнением, кроме Брюса. Я сидела дома. Не протестовала, не наблюдала за митингом, не писала о нем. Я увидела демонстрацию по телевизору, как мог бы увидеть житель Омахи и Брюсселя — как будто всё это происходило на другом конце света. Однако митинг был всего в паре миль от нас, в переулках, которые я наизусть знала, до последней трещины. И мы, двое журналистов, не писали о нем для местной газеты, не проживали его, мы просто смотрели телевизор.

На следующее утро около одиннадцати Люси обедала: поджаренный тост, малина, курица, нарезанная кусочками. Я читала «Нью-Йорк тайме» (среда, ресторанная хроника) и смотрела, как она разбрасывает малину по всей кухне. Брюс опять сидел в кабинете и работал над своей нескончаемой статьей о дамбах. Тут на пороге возникла Лиза, худенькая и невозможно красивая, с зализанными светлыми волосами. На шее у нее был слинг, а в слинге сидел младенец — ее четвертый отпрыск. Малыш был симпатичным тоже до невозможности: большая круглая головка, сияющие зеленые глаза. Старшие были в саду.

— Господи, почему ты всегда запираешь дверь черного хода? — спросила она, распахивая дверь ногой и врываясь в мою крошечную кухню, где ей почти не было места развернуться.

— Брюс не любит, когда двери открыты, — ответила я.

— Мы наши никогда не закрываем. Привет, Люси. — Она взяла кусок тоста и съела. Ее малыш Сэм протянул ручки, хватая хлеб, но она не дала. — Хочешь кушать? Хочешь? Дай я сяду.

Она вздохнула, уселась напротив меня, достала грудь и поднесла к ней смешную головку Сэма. Весь мир замер на те несколько минут, пока Сэм кушал. Окружающее просто перестало существовать.

Лиза посмотрела за мое окно, где смотреть было не на что, просто на окна другого дома. У всех нас есть подруги вроде Лизы: те, кто первыми выходят замуж, первыми беременеют и становятся непререкаемыми лидерами в вопросах воспитания детей и взрослой жизни. Это странная задача, и Лизы этого мира получают всё и ничего, по очереди. Нас восхищали Лиза, ее муж Стив и их невероятный энтузиазм в детопроизводстве. Их дети нас безнадежно очаровывали, что неудивительно: ведь они были прекрасны, с крепенькими пухлыми ручками и ножками и громадными сине-зелеными глазами.