Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Малыш Лизы, все это время сидевший у нее на руках, заплакал, скорее даже пронзительно замяукал.

— Ах ты дурак, — ласково обратилась к нему Лиза. — Глупый маленький дурак. — Она встала и начала раскачивать его и так и так — как бейсболист, делающий фокусы с мячом. Руки и ноги у нее были длинными, как у танцовщицы, и способов держать и качать ребенка она знала, казалось, больше, чем обычные люди. У нее были какие-то секретные методы: она переворачивала малыша вверх ногами, чтобы помочь отрыгнуть, баюкала его, усадив за спину, лихо подвешивала через плечо — так, что он отрыгивал буквально за секунду.

— Слышала насчет протестов, не кончились еще? — спросила я.

— Какие протесты?

— Против ВТО.

— А… Кажется, утром что-то слышала по радио, когда везла детей в сад.

— А тебе не хотелось бы там оказаться? Ну, просто посмотреть, что происходит в твоем городе?

— Мне Сару надо забрать из яслей, — просто ответила она.

— Да. Я, наверное, тоже не поеду. А завтра пойдешь к Изабель на открытие?

— Вряд ли. Разве только одна. Не хочу таскать малышню через город — слишком напряжно.

— А мы точно пойдем. У Люси новое платье в полоску, как раз для открытия выставки.

— Люси твоя просто дурочка, — сказала Лиза, чмокнув Люси в кудрявую белобрысую макушку. — Самая симпатичная дурочка в мире.

Что ж, она была права.

— Хочешь кое-что покажу? — спросила я и, нервничая, встала на четвереньки. Сложила руки треугольничком у стены и расставила локти. Чувствуя тяжесть в животе, поднялась в собаку мордой вниз. Прошагала ногами к рукам — и вот он, момент икс. Я оттолкнулась один раз — и тяжело плюхнулась вниз. Оттолкнулась второй и, к, своему изумлению, взлетела вверх. Я делала стойку на руках, а Лиза хлопала в ладоши.

Я опустилась и встретила ее оценивающий взгляд.

— Дай-ка я попробую.

Она передала мне ребенка и, ни мгновения не колеблясь, сложила руки, поставила их на пол, оттолкнулась и взлетела.

— Ух ты, — проговорила она, — здорово!

Центр перекрыли — не знала, что такое возможно. Мэр приказал, чтобы центр города перегородили веревками. И объявил по телевизору предупреждение гражданам не соваться туда.

Все на нервах, мы обогнули центр по Белл-стрит, с малышкой, пристегнутой на заднем сиденье «вольво», и припарковались у хлипкой желтой полицейской ленты. Казалось безумием проносить младенца через полицейское заграждение, но еще большим безумием — перекрывать весь центр и пропускать важное для твоей подруги событие, испугавшись желтой пластиковой ленты.

Стоял ранний вечер, но в декабре в Сиэтле в это время было уже черным-черно. В декабре не остается сомнений, что ты в городе. Летом в Сиэтле с его красочными витринами и повсеместной зеленью еще может возникнуть иллюзия, что ты в каком-то диком месте или хотя бы на природе. Летом можно сесть под деревьями, у воды, и забыть, что ты в городе. Но зима об этом напоминала. Сиэтл раскинулся в темноте между горами и соленым заливом, но их как будто не существовало. Дождь и ветер означал затруднения на дорогах и зимние пальто, но никак не приливы и снегопады. Город превращался в вереницу ветреных, плохо освещенных стоянок.

Но именно поэтому зима в Сиэтле невозможна без гламура. Зима — это книжные магазины, рок-концерты, артхаусные фильмы, черные шерстяные пальто и дождливые вечера, проведенные за игрой в карты в уютных залах кофеен. Однако с появлением маленького ребенка все эти варианты досуга отпадали, разве что в черном пальто никто не запрещал ходить — только вот черное шерстяное пальто нужно нести в химчистку, если на него срыгнут, поэтому забудьте.

Эта гламурная жизнь в Сиэтле била ключом повсюду, но мы забыли о ней, потому что никогда теперь не выходили из дома. Но вот мы пересадили малышку с заднего сиденья в коляску и пролезли под желтой лентой, очутившись в темном центре города, где не было машин. Улицы были пусты. Странно было идти по середине Второй авеню: инстинктивно всё равно прижимались к тротуару.

Сквозь стеклянные окна галереи мы увидели зимний городской гламур, о котором уже забыли. Зал за окном был полон розовощеких людей, старательно пытавшихся «создать атмосферу»: они были в платьях, высоких черных сапогах и элегантных костюмах в тонкую полоску. Там были аккуратные прически и помада. Люди, которые жили этими выходами в свет и не пропускали ни одного.

Я достала Люси из коляски и прижала ее мягкое тяжелое тельце к груди. Нырнула в дверь, и меня окутал запах мокрой шерсти, похожий на то, как пахнет мокрая собака. Сияющие счастливые лица приветствовали меня, пока я ходила по залу и любовалась искусством.

Изабель много лет рисовала прекрасные картины, но тут вдруг ударилась в минимализм, если такое вообще возможно. Теперь ее работы были строги и даже пугали. Она рисовала только одиночные линии — карандашом, красками — и делала линии из резины и пленки. Петляющие, перекрещивающиеся, эти линии были похожи на карту ее ума. Было в них что-то пугающе откровенное; одно время я не могла даже поверить, что она захочет выставить их. Одновременно меня восхищало ее умение открыть миру самое личное и сделать это так красиво.

Изабель обняла Брюса и меня, а ее высокий и красивый муж, панк-рокер, улыбнулся нам широко, как хеллоуинская тыква. Я ходила по залу, целовалась со знакомыми и улыбалась. Было здорово вырваться из дома.

Я наткнулась на безумную мамашу Изабель:

— Луиза, привет!

— Клер! — воскликнула Луиза. Это была миниатюрная женщина, похожая на птичку, с блестящими глазами и растрепанными седыми волосами. Она была похожа на библиотекаршу из детского отдела: добрая, но с высокими стандартами. — Жаль, что не пришла в среду. Там было на что посмотреть. А как наша Люси?

— Отлично. — Я взглянула на Люси. Ее лицо приблизилось к моему, как маленькая луна. В моих руках она была в полной безопасности.

Ее отец молча ходил по комнате и был одним из немногих, кто действительно увлеченно разглядывал картины.

— Ну и как прошел митинг? Дайте угадаю — вас не арестовали?

— О, было так приятно видеть всех этих людей! Знаешь, это изменило мое мнение о мире, о молодежи. Когда я увидела, сколько людей пришло. Полицейских я, конечно, дожидаться не стала. Села на автобус и уехала.

Да, глупо было бояться, что в центре нас встретят толпы агрессивно настроенных юнцов или команда быстрого реагирования. Луиза оказалась храбрее меня. Вот уж странно так странно.

Я взглянула на Луизу с ее прекрасными седыми волосами, разлетевшимися в стороны, как травинки. Вспомнила Лизу, которая сейчас сидела дома, прижав малыша к груди. Меня разрывало между этими двумя противоположностями.

Я уже привыкла не вспоминать о городской жизни — это казалось нормальным и правильным. Привыкла всё время думать о графике кормления, графике отхода ко сну, графике прихода няни. Мой мир уменьшился до нескольких комнат нашего дома, и мне казалось, что так и должно быть. Это правильно — тратить все силы только на дом, сад, ребенка, мужа. Или нет? Глядя на Луизу, не боявшуюся выйти в мир, на Луизу, в чьих глазах было столько жизни, я засомневалась.