Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Бриджет завизжала:

— Клерси! — Это было мое прозвище, которое мне совсем не нравилось. — Гадость!

Ворвалась моя мать. Гадости в ее вахту были недопустимы.

— Клер, прекрати немедленно.

Но я стояла и пйсала, а теплая желтая струйка стекала по ногам. Было очень приятно.

— Прекрати! — Я видела, что они просто в бешенстве, но, признаться, и сама к ним особо теплых чувств не питала.

По выходным мы садились на паром и ехали в Сиэтл повидаться с отцом. На пристани мама отпускала нас, как голубей; мы ехали одни, а папа ловил нас с другой стороны. Они по-прежнему твердили, что не разведутся.

Мама подвинула столик к камину и усадила нас с братом.

— Будем ужинать у огня, — бодро прощебетала она. — Это весело, и нам не повредит смена обстановки.

Может, хватит уже менять обстановку?

Мама обошла гостиную и выключила весь свет. Огонь в камине пылал, на кофейном столике был накрыт ужин. Мы сели на пол и стали есть. На полу! Для нашей мамы это было радикальное отступление от правил.

Рядом с тарелками стояли маленькие мисочки с тушеными помидорами. По крайней мере, мама сказала, что это тушеные помидоры. А так блюдо напоминало кровавые ошметки.

— Попробуйте кусочек.

— Нет.

— Всего один, маленький.

Я подцепила вилкой волокнистый мокрый кусок помидора, скривившись, поднесла его ко рту и блеванула прямо в очаг. Брата тоже сразу вырвало — он даже ни секунды не раздумывал, как человек, знающий ответ на вопрос. Наша гостиная на минуту стала похожа на сцену из фильма ужасов: темнота, красные языки пламени, рвота.

Наблевавшись всласть, мы почувствовали себя превосходно. Почистили зубы в тесной маленькой ванной с плиткой на стенах, толкаясь и хихикая, пока мать выгребала камин, убирала посуду и готовила для нас хлеб с маслом и молоко. Как для котят. Невысокие волны бились о бетонный волнолом, и этот звук был серым в ночи.

В моих воспоминаниях этот случай несколько раз менял окраску. Долгое время он казался мне просто смешным: нас вырвало. Потом я внушила себе, что таким образом наши тела открыли правду о наших чувствах, то есть чувствовали мы себя из рук вон плохо. Незадолго до того меня стошнило в машине Ларри, и теперь вот снова подавленные эмоции вырвались на свободу. Мне нужно было выпустить накопившееся, тем или иным способом. Нам не разрешали разговаривать о том, что родители собираются разводиться, поскольку они настаивали, что этого не произойдет, — вот мы и проявили свое мнение на этот счет так, как могли.

Но есть третья версия этой истории. Она про то, как моя мать развела камин, передвинула столик, приготовила ужин, выключила свет и пригласила детей в гостиную, чтобы по-особенному провести вечер, чтобы устроить им праздник. И когда я думаю об этом с такой точки зрения, думаю о маме в сером доме в Маниту, о том, как она пыталась создать что-то новое, приятное для нас, развеселить — тогда моё сердце готово разорваться.

Мы сидели за длинным столом, который, как и остальные столы на пароме, был привинчен к полу болтами. Паром ехал быстрой, беззвучной громадиной, как всегда. Папа устроил игру в настольный футбол: с каждого края стола поставил по две алюминиевые банки с расстоянием между ними примерно шесть дюймов. Это были ворота. Другую банку мы гоняли по столу и пытались забить гол. Нам было очень скучно в кабине парома, где время замирало и погода прекращала существование.

Мама читала книгу или курила, или разговаривала с нами, или изумлялась сообразительности моего брата. Мы ехали домой. Переезжали обратно в Лорелхерст. Жизнь в Маниту не удалась. Эксперимент провалился.

Вернувшись, я узнала, что Бриджет с Мари переехали. Они теперь жили в городке к югу от залива. Все как будто потеряли свое место. И хотя мы снова нашли свое, всё там было уже не так, как раньше.

Папа по непонятной нам причине переехал в домик на пляже в Маниту, а потом еще дальше к западу, в залив Лемоло на полуострове Китсап, где поселился в крошечной хижине под кроной земляничного дерева, на абсолютно плоской полоске пляжа, идеально подходившей для того, чтобы бросать камушки. Память о месяцах, проведенных в Маниту, постепенно стерлась до обрывочных воспоминаний: серый пляж, волны бьются о бетонную стену; путь до остановки школьного автобуса с братом; выйдут или не выйдут сегодня чокнутые из дома престарелых на лужайку гулять в халатах? Струйка мочи, бегущая по моим ногам в ванной, ощущение, что я избавляюсь от чего-то, что должно быть запрятано внутри, и радость освобождения.

В Лорелхерсте с нами поселился Ларри. Он спал на диване в гостиной. (Что за безумные понятия о приличиях управляли этими людьми? Что за извращенная, стройная иерархия того, что «принято» и считается «порядочным», существовала в голове у моей матери? С другой стороны, я сама спала на том диване, он очень удобный.) В то время я усвоила важный урок: то, как наша жизнь выглядит со стороны, какой кажется, не имеет ничего общего с правдой. Правда была в том, что мать и отец продолжали твердить: «Мы не в разводе. Мы по-прежнему одна семья».

В гостях у подруги Бобби Френч, которая жила в трех домах и напротив, я сидела за непривычно торжественным кухонным столом. Полотняные салфетки? Для полдника? Я уминала виноград, объясняя, что в нашем доме виноград запрещен из-за бойкота [14] Видимо, имеется в виду бойкот и забастовка Делано 1965–1970 годов, когда Ассоциация фермеров требовала повышения зарплат для рабочих. . С тех пор как Бриджет и Мари переехали, я гораздо больше времени стала проводить с Бобби.

Та кинула виноградину в рот.

— Пойдем подавим муравьев, — предложила она.

Бобби была самой жестокой из моих подруг. У нее не было ни одной непокалеченной Барби. Каждый раз, когда ей хотелось потоптать муравьев на баскетбольной площадке за домом, она надевала специальные сапожки — белые резиновые.

— Пошли, найдем, кошку, — сказала она. Для кошки это не сулило ничего хорошего.

— Подожди, — ответила я. Я методично опустошала вазу с виноградом, обгрызая веточки чужих ягод. Бобби ушла в свою комнату.

— А что это за мужчина, которого я постоянно вижу у вас в доме, деточка? — спросила миссис Френч.

— Рабочий, — ответила я, не сомневаясь и даже не думая — совсем как мой брат проблевался в ответ на мой выплеск. — Живет в гараже.

— Правда? Не знала, что у вас в гараже есть жилье.

— Там такой маленький чердачок. Он там спит. — От винограда почти ничего не осталось.

Бобби появилась на пороге кухни. На ней были резиновые сапоги. Пора надрать муравьям задницу.

Это были ранние деньки нашей новой жизни. Наша история не представляла собой ничего особенного. Мы жили с мамой и ее приятелем. Папа забирал нас на выходные и по средам. А еще в августе. Наша история неотличима от любой другой истории детей разведенных родителей. Ну может, нам чуть больше повезло. Ведь мы всем им были нужны. Все трое взрослых нас любили. Мама — всем сердцем. Ларри — как серьезный старший брат. И папа. Папа просто любил. Он говорил нам об этом каждый раз, когда звонил по телефону, перед тем, как повесить трубку.