Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака

Когда желание накатывало уж очень сильно, Шурочка пыталась мысленно перекричать его. Так и вопила: «Господи, я не могу! Помоги! Я хочу уколоться, и не могу больше удержаться! Помоги! Помоги! Помоги!»

Желание отпускало, но стоило Шурочке немного забыться, расслабиться, как оно накатывало снова. И снова Шурочка кричала в небеса. Кричала, как могла… На смертном пределе…

Вечером Шурочку встретил знакомый мощёный двор и древний храм с кирпичными полами, выложенными ёлочкой. На этот раз народу было много.

Было несколько человек — таких, как она, Шурочка. Она узнала их сразу. По выражению глаз, по движениям рук. Наркоманы. Почти со всеми рядом кто-то был. В основном, матери. Люди стояли перед маленькой дверью к батюшке плотной толпой.

Очередь шла невыразимо медленно, и стоять в этой очереди было невыразимо трудно. Всё то, что надо было сказать, всё то, в чём надо было каяться, отчаянно сопротивлялось внутри. Оно тянуло Шурочку бросить всё, бросить эту невозможно томительную очередь, и убежать. Убежать, куда глаза глядят.

«Всё равно ничего не получится. Ты проститутка, убийца. Ты — продажная тварь… — нашёптывало оно прямо в ухо. — Смотри, какое желание у тебя! В церкви стоишь, к священнику идёшь, и ломки нет — а стоять не можешь, потому что надо уколоться… уколоться, уколоться…»

Вечерняя служба уже началась. Уже прошёл служитель с курящимся ладаном в кадиле, и весь храм наполнился запахом ладана. От этого запаха в голове у Шурочки вообще всё перемешалось. Ей казалось, что она сейчас упадёт.

И пение, было ещё пение. Странное такое, монотонное. Словно молитва на непонятном языке.

Состояние Шурочки приблизилось к какой-то критической точке, но в этот момент её толкнули в спину:

— Иди!

Дверь была открыта.

— Входи, входи. Александра?

— Да, — Шурочка удивилась, что батюшка запомнил её имя.

— Сняли ломку?

— Да.

— Ну, наклоняйся. Что ты надумала?

Время остановилось для Шурочки. Грязь и камни, грязь и камни… Язык сначала отказывался повиноваться, но батюшка задавал вопросы. И это были те самые вопросы, на которые труднее всего было давать ответы.

Как перед Богом. Как перед Богом.

Проститутка. Убийца. На краденом жила. Воровка! За что продалась? Что? Душу? Кому же ты отдала свою душу?

Сколько же ещё было в ней всего — кроме того, в чём она сама собиралась каяться! Сколько же дряни сумела она скопить за свою недлинную жизнь… И каким ничтожным выглядело всё-то, за что она пыталась цепляться… И то, чем пыталась она оправдаться…

Слёзы текли по щекам Шурочки, и она утирала их рукавом рубахи.

— Каешься ли в содеянном?. — спросил батюшка.

— Каюсь…

И батюшка накрыл её епитрахилью и прочитал над ней разрешительную молитву.

— Завтра утром на литургию и на молебен. Ничего с утра не ешь, не пей. Допущу тебя к причастию, как болящую. Иди, иди с Богом.

И Шурочка вышла из батюшкиной кельи на ватных ногах, и со слепыми от слёз глазами. Маша подхватила её под руки. Ей освободили место на лавке. Слёзы лились и лились…

Служба шла своим чередом.

И пели ангелы в небесах гимн, и радовались об одном грешнике покаявшемся. Праздник был нынче, праздник на небесах.

А те, противоположные, отступили. Они рычали и огрызались, и готовы были снова вцепиться…

Но пели ангелы в небесах…

Маша осталась с Шурочкой и на эту ночь. Они почти не разговаривали, и легли спать рано. Маша читала свои вечерние молитвы перед иконой Фёдоровской Божьей Матери. Шурочка лежала на кровати с закрытыми глазами и слушала.

Утром они снова были в храме. Сначала Шурочка сидела, потому что стоять было невмоготу. Потом ей сказали, что в этом месте службы сидеть нельзя, и она встала. И, к удивлению своему, простояла на ногах уже до конца, отдаваясь неспешно текущим, малопонятным словам молитвы. И ещё более непонятному, проникающему прямо внутрь души, пению.

Маша поставила её в очередь, показала, как сложить руки на груди. Наталья Леонидовна тоже была в храме, но только кивнула Шурочке издали.

Шурочка сделала всё, как надо. Она совершенно не понимала происходящего, а только чувствовала, что происходит что-то важное. Едва ли не самое важное, что было когда — либо в её жизни.

«Святых Христовых Тайн» — эти слова были ей понятны. Сразу стали они ей понятны. Это была некая Святая Тайна, которой она, Шурочка, становилась причастной… не смотря на то, что было с ней… Как болящая, чтобы исцелиться…

Ничего более сладкого не касалось её рта, чем то вино, что дали ей выпить из маленькой чашечки.

Потом был молебен и освящение воды. Брызги воды летели в лицо, и от этого такая радость поднималась в душе Шурочки, что её даже не с чем было сравнить, эту радость. Чистая, чистая вода к ней летела… Летела, и заполняла её душу.

«Как мне хочется чистой воды! Как истосковалась в грязи моя душа! Чистой воды… Чистой воды… Как мне хочется чистой воды…»

Молебен закончился, и народ стал потихоньку расходиться. И Шурочка вдруг поймала себя на том, что за всё время службы ей ни разу не захотелось уколоться. Она не поверила себе, и как бы с опаской заглянула в себя. Туда, в самую глубину. Нет! Желания уколоться там не было!

— С праздником! С праздником! Поздравляем!

Подходили какие-то незнакомые люди, обнимали, поздравляли. И хотя Шурочке было не понятно, с чем её поздравляют, она отвечала этим людям.

— С праздником…

— Поехали ко мне, Шура. У меня побудешь немного… — Наталья Леонидовна слегка обняла Шурочку за плечи.

— Езжай, Шура, — сказала и Маша. — Я уже завтра в институт пойду. Я неделю пропустила.

— Ты из-за меня институт пропускала? А я даже не знаю, какое сегодня число… И праздник… какой сегодня праздник?

— Двадцать первое сентября сегодня. Рождество Пресвятой Богородицы. Это число теперь твоё, на всю жизнь. Первое причастие твоё. Можно сказать — день рождения.

— Двадцать первое сентября, — повторила Шурочка.

— Езжай с Натальей Леонидовной, потому что тебе лучше не быть одной. А к батюшке приедешь во вторник утром. Да, вот ещё…

Маша достала из сумки две небольших книжки.

— Вот тебе. Житие Марии Египетской. А вот эта, вторая — тут о грехах, о страстях. Сама посмотришь. До вторника тебе чтения хватит. А не хватит — у Натальи Леонидовны возьмёшь.

Шурочка лежала на том диванчике, на котором спал Юрка. До того, как ушёл из дома. Она читала Житие Марии Египетской. Она прочла его быстро, на одном дыхании. А потом начала сначала, на этот раз медленно, вчитываясь в каждую строчку.

Всё написанное было правдой, чистой правдой. Шурочка чувствовала это. То же самое происходило с ней. Но дальше… семнадцать лет…

«Нет ничего бесплатного в этом мире, — подумала Шурочка. — И сколько ещё надо платить за бесплатный кайф? И чем платить? А за убийство ребёнка?»