Мария Бушуева - Отчий сад

— …А это почему у меня глаза разные? Один — какойто зелёный? У меня же карие?..

— Реалистичная ты моя! — он смеётся.

— Понятно, просто в одном моём зрачке уместилось лето! note 13 Note13 17 …Лето… как пахнет травой, как пахнет водой, зелёные стаи кустов проносятся над твоей головой, ещё не созрела черёмуха, но мальчишки уже качаются на ее ветках… кто это? Это корова, не бойся, она просто сюда забрела, помнишь, как рисуют в детских книжках: у коровы длинные, загнутые ресницы… Как мои… меня… Твои? Да. Пусть будет так. Ты нахал. Немножко. Лето, лето, если смотреть снизу, с песка, то все девушки длинноноги. Вот, противное облако, оно закрыло солнце! Не бойся, сейчас оно снова покажется. Точно!.. лето, лето, вон парус твой, твой листик зелёный, твой голубой парашют, твоя серебристая рыбка, твоя золотая слеза далеко-далеко уплывает, о, как ты волнуешься, что ты, река, всё вернётся опять… Никогда бы я не подумала, что бывают такие мохнатые, ужас. Шерстяной человек… Вновь, река, ты уносишь меня по волнистой дороге своей, по струящейся, по золотой, по смеющейся и голубой, по дороге, дороге своей… А тебе нравится грудь вон той женщины?..

Они вернулись с пляжа. Наталья и Митя. Их общая бабушка, Елена Андреевна, умерла полтора года назад, её похоронили в дождливый январский день, вот, случился дождь в середине зимы, и не стало на даче нехлопотливого её дозора — но остался комод, в котором почему-то все ящички были закрыты на ключ. А ключа, разумеется, не было.

— Надо спросить у отца, — сказала Наталья, сняв мокрый купальник и накинув полосатый халат. Послезавтра она уедет, торопливо скидав платья, юбки, блузки и прочее в сумку, забыв лишь сине-красный халат, а сегодня они будут вечером все вместе есть клубнику, купленную на дачном рынке. В саду у них, который не здесь, а совсем в другом месте, в Бибихе, далеко, возможно, и произрастает ягодка, но садом занимается жена Сергея Тома. Как вас звать? Тома. И этим всё сказано. Так определяет её Митя. Худой, длинный, он на голову выше брата. Тома кличет Дмитрия жердью.

— Спроси лучше у Сергея. Он знает, скорее всего, где может быть ключ. note 14 Note14 18

— Я спрашивала, он сказал — никто никогда комода не открывал.

— Детективная пьеса. — Митя раскачивается в кресле, вытянув ноги и покуривая, — в таких пьесах обычно чтото должен знать мальчик. Вот и он! Сын и внук, племянник и…

— Просто Кир!

— Кирилка, ты не видел ключа от комода?

— Надо спросить у папы.

— Спрашивал.

— Тогда у деда.

— У деда?

— Угу.

— Ты мудрец, парень, ты будущий Платон.

— А где твоя мама?

— В саду. Какое счастье. А Кирилл не очень разговорчив. И не так мал. Он уже не так мал, право, Митя. Он уже очень большой и, наверное, курит. Двенадцать лет. Но Сергей жалуется, что Кирилл только и делает, что мечтает. Расставит солдатиков на ковре, ляжет на пол, обопрётся о локоть

— и мечтает. Что, однако, не помешает ему и курить. Да? В Кирилле, точно, что-то есть. Вот, уже улизнул. Ему скучно со взрослыми. Это мы-то взрослые! Ха! У него своя жизнь. Он мне как-то рассказывает: увижу во сне, а потом это сбывается. У тебя, интересуется, так бывает: сначала приснится, а после окажется всё точно так на самом деле.

— И что ты ответил?

— Бывает.

— И у меня. Постоянно.

— Что-то в нём есть… «И твой отец тоже — человек с не совсем понятной душой », — так говорит Юлия Николаевна, Митина бабушка. Но в этот вечер она одна дома, с книгой, ей страшно нравится читать трагедии и драмы, боюсь, что и я для неё только герой одной из пьес её воображения, думает

note 15 Note15 19 иногда Митя, хотя, кстати, о близких он не очень-то размышляет, они есть и всё, вот чем дальше человек, тем больше он его занимает, но в последнее время бабушка стала интересовать его, он стал ощущать на своей жизни тиски её страстной воли — наверное, когда мои ровесники уже становятся отцами, я только взрослею — шутит он, — да, Юлия Николаевна с книгой, дома, она ревнует Митю к сестре и к брату, а уж к Антону Андреевичу и подавно: да, отец Мити с непонятной душой, Китайский Лис какой-то. В окно виден соседний дом, в нём таинственный институт: вечно загораются его окна после двенадцати ночи, тёмные силуэты мелькают, шторы задёргиваются

— Юлия Николаевна частенько сидит возле подоконника и ждёт внука. Ей мерещатся бандиты, ей слышится визг тормозов, окровавленное тело внука видится ей. Но где-то в самой глубине её души живёт не подчинённое её страхам и тревогам знание, что всё у него будет хорошо. Только вот плохо, что он такой бескомпромиссный, и не умеет уживаться с людьми, и неприспособленный такой, с нежным сердцем.

— В наше страшное время, — говорит она, качая крупной головой, — и с таким нежным, хрупким сердцем. К Юлии Николаевне зашла соседка, подражающая ей во всем и именно за это ненавидящая её пламенно. Порой Мите кажется, что никакой соседки не существует, есть только сморщенная бабушкина тень.

— Он — талантлив, очень, я верю в него, — делится Юлия Николаевна с тенью, — но боюсь, что с его характером ему никуда не пробиться. Сколько талантов погибло в нашей стране. Сколько любовных лодок разбилось о быт. Ссохшийся горох на платье кивающей тени. Двенадцать ночи.

«Боюсь, что в бабушкиной пьеске Герой повиснет на подвеске», — записал как-то Митя на листке и сунул листок в папку. Некое подобие дневника — так он озаглавил папку. Некое подобие… В принципе, мне бы вполне хватило, иронизировал он над собой, нескольких слове

note 16 Note16 20 чек: это, то и некое. Плюс к ним склонения, спряжения, не помню, правда, что спрягается, что склоняется, знаю только, что лошадь запрягают, чего, однако, я никогда не имел счастья видеть. А если когда и видел, то забыл. Что меня плохо характеризует.

Итак, в этот вечер они все собрались на даче. Кроме Томы (что, слава богу) и кроме Серафимы Петровны, гражданской супруги Антона Андреевича (что тоже неплохо). Она редко наезжает. У неё сын — толстый Мура. Он такую дачку в гробу видел. Дом большой, отличный дом, но ремонта не могут сделать как люди. Лодыри. Мура — кандидат наук, но сейчас он торгует пивом. А чем, говорит, не работа, я не ворую, я только на пене зарабатываю.

Серафима Петровна — лаборант на кафедре психиатрии мединститута, образование у неё высшее, но валерианку от цианистого она никогда не отличит. Наталья её терпеть не может. Танк, а не женщина. Спасайся кто может. У папаши вообще с женщинами сложно. Или наоборот

— слишком просто. Слишком просто, да, Митя? Брат ответствует: когда ты, сестра, говоришь о Серафиме, в сущности ты говоришь о Не-Серафиме, вот потому-то мы её называем Серафимой.

Эге! Просто папаша — женолюб. Охотожён. Слаб до баб. И мы все такие! Иди ты, Сережка, знаешь куда, хохочет Наталья, Мура отцу пиво домой носит. Вот и вся истина.