Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

Юзя попыхивала дымокуром, подавала когда что требовалось. Она уже стала опытной пасечницей. Не боялась пчел, после укусов тело не опухало, медок любила, а главное — крепко полюбила пасечника.

Пополудни солнце даже начало пригревать, пчелы дружно высыпали на облет. Мамута слушал веселый звон, и его сердце пело: поздний облет — радость для пасечника, поскольку порождает надежду на счастливую зимовку.

— Ето случается редко, чтобы в ноябре пчелы вылетали на облет. Очистятся, и легче им будет зимовать.

Мамута и Юзя уже кончали свое дело, когда по переулку протарахтел мотоцикл и остановился возле их дома. Во дворе отчаянно залаяла собака.

— Кто-то к нам приехал. Пойдем. Осталось только поставить на летки металлические решетки. Чтобы мыши не влезли. Ето можно сделать и завтра, — Петр Евдокимович снял сетку, закрывавшую лицо, которую надевал по привычке, поскольку пчелы его жалили редко.

Мамута прищурил дальнозоркие стариковские глаза и издали узнал своего любимого ученика: у ворот стоял Андрей Сахута.

— Приехал мой любимый ученик. Бывший секретарь обкома партии.

— Ого, большой начальник! — удивилась Юзя. — И без черной «Волги»? Откуда он взялся?

— Пошли встречать гостя. Все расскажет.

Петр Евдокимович уже слышал от Бравусова, что бывший ученик работает в лесничестве. Очень удивился, что Сахута бросил столицу. Возможно, это ненадолго, чтобы переждать нынешний раздрай, а там, кто знает, что будет завтра?

Андрей Сахута шел навстречу по борозде, не боясь что-то потоптать, поскольку земля лежала голая, лишь дальше, на краю усадьбы, ярко зеленел лоскут озими. Учитель и ученик крепко обнялись. Юзе Сахута поцеловал руку, женщина аж раскраснелась, поскольку, хоть и жила некогда в столице, ее знакомые этого не делали.

Юзя видела Андрея Сахуту впервые, поэтому тайком внимательно разглядывала его, будто ей надо было запомнить все надолго. А еще ей хотелось представить, как выглядел этот партийный начальник в своем, верно, шикарном кабинете. Юзя не была членом партии, но в профсоюзных активистках ходила много лет, поэтому на открытых партийных собраниях присутствовала, изредка и выступала, но живого секретаря обкома не видела никогда. Однажды на отчетную партийную конференцию к ним приезжал секретарь райкома партии. Директор фабрики водил его по цехам. Показывал, рассказывал и сгибался перед ним, словно вопросительный знак.

А еще подумала Юзя, что в столице такого начальника не видела, а в глухой радиационной деревне встретила. Значит, что-то очень изменилось в жизни, если бывший партийный деятель ездит на мотоцикле в кирзовых сапогах. Юзя внимательно оглядела одежду Сахуты: темный, далеко не новый плащ, толстый серый свитер под ним. Вестимо, на мотоцикле теперь ехать — дубарина, на лбу заметила красный рубец — надавил шлем. Она поняла, что нужно накрывать на стол, поскольку время уже обедать, да и гость явился. Любимый ученик мужа, симпатичный человек. И начальник, пускай себе и бывший. Для Юзи лесничий тоже был начальником, очень нужным человеком.

Пока мужчины беседовали во дворе — Сахута не торопился в дом, Юзя собирала на стол. Были и грибы, а вот ставить ли картофельный суп с фасолью, она не знала. Решила спросить, когда мужчины выпьют по рюмке. Соленые огурчики, грибы, сало с луком — разве это плохая закусь?

Хозяин выставил можжевеловку. Сахута сказал, что он за рулем, пить ему нельзя, разве что для причелья. Юзя впервые услышала это слово в Хатыничах от старух.

— Мое питье не пахнет сивухой. Можно смело выпить. Точнее — полечиться… В зоне люди не пьют, лечатся, — хозяин налил рюмки до половины. Юзе нравилось, что новый муж никогда не наливает себе полную рюмку, в шутку порой говорит: люблю половину рюмки и половину подушки, а если буду опрокидывать по полной рюмке, то и половина подушки, а значит, и жена не понадобится.

Юзе не терпелось спросить у гостя о его жене.

— Андрей Матвеевич, можно у вас спросить? А ваша жена не боится радиации? Приедет сюда?

— Ну, она еще работает, два года до пенсии. А там будет видно. По правде говоря, она была против, чтобы я сюда ехал. Я имел возможность остаться в столице. Но потянуло сюда.

— И я во бросила город. Перетянул Евдокимович.

Юзя произнесла эти слова с теплотой в голосе, и Мамута простил ей не совсем тактичный вопрос: боится ли жена радиации? Подтекст был явный: я вот не испугалась, приехала. Успокоило учителя то, что гость отвечал на как будто нетактичный вопрос спокойно, без какой-либо обиды.

Андрей понял, что его учитель нашел на старости лет новую любовь. Что живет он с Юзей дружно. Все у них есть, что нужно для счастья. Он похвалил огурцы, грибы, не отказался и от картошки с фасолью. Только попросил налить полтарелки, поскольку сестра тоже примется угощать.

— Ничего, Матвеевич, дрын на дрын вредит. Обед на обед — не во вред, — успокоил гостя Мамута.

— О, какая картошка вкусная! Такую вкуснотищу ел только в детстве, — расхваливал Андрей густой, разваристый суп. — Ужалела картошка в печи. Смакота!

— Спасибо. Но вы меня обижаете. Почему говорите — пожалела? Вы ж просили половину тарелки, — недоуменно смотрела на гостя Юзя.

Мужчины вдруг расхохотались. Особенно смеялся Мамута. Он был в хорошем настроении: радовался, что удалось проделать неотложную работу — утеплить на зиму пчел. Радовался, что заглянул в гости любимый ученик, который не побоялся бросить столицу и приехал в зону. И что он, Мамута, поступил правильно — никуда не удрал из Хатыничей. Но сказал он про другое, сказал то, что ждала от него жена.

— Ужалела — ето значит, по-нашему, уварилась. Или разварилась. Упарилась. Молодчина, Андрей Матвеевич. Не забыл в городе наше. Родное. А то некоторые съездят в Могилев. Съедят там пару батонов. И уже все по-рюсски.

— Признаюсь вам, Петр Евдокимович. В последнее время заново учил белорусский язык. Начали «Тутэйшыя» объединяться в Минске. Потом неформалы разные. Дискутировать с ними можно было только по-белорусски.

— Так теперь же и Верховный Совет заседает по-белорусски, — вставила свои пять копеек Юзя. — Депутаты стараются друг перед другом. Наперегонки. Приятно слушать, когда знает человек язык. А некоторые путают горох с капустой. Ну, да пускай учатся. В большинстве же — молодые люди там сидят.

— Все зависит от руководства. Как говорит руководитель, так будут говорить и подчиненные, — рассудительно начал Мамута. — Я в школе педсоветы вел по-белорусски. Хоть не филолог, а историк. Так и учителя говорили на родном языке. Теперь я радуюсь, что мы вспомнили свое. Родное. Станем наконец нормальной цивилизованной страной. Если Москва не будет слишком душить.

— Теперь не будет. Раньше партия диктовала. Дескать, рабочий язык партии — русский. Все совещания. Партактивы, съезды — по-русски. Для проформы дадут слово писателю или студентке. И все. И народ отучили от родного языка.