Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

Сахута почувствовал, как усилился ветер, продувает насквозь. Дул ветер с Бабьей горы — значит, чернобыльский, значит, принесет холод, может, и морозец выскочит. Он завел мотоцикл и через несколько минут был у родительской хаты. Тормознул перед воротами, заметил возле калитки велосипед, похожий на тот, на котором приезжал в лесничество Иван Сыродоев. На ловца и зверь бежит, подумал Андрей, надеясь на встречу с бывшим финагентом.

Из хаты вышла Марина, обрадовалась брату, обняла. Была она в старой, но не замызганной фуфайке, на голове серый теплый платок. Андрей с радостью отметил, что Маринины глаза не смотрят на мир с прежней невысказанной тоской старой девы и морщинки-лапки под глазами разгладились, — значит, хоть на склоне жизни не обминуло старшую сестру женское счастье.

— От, хорошо, что приехал. А то я все думаю, как ты там. Один, как волк. Пошли в дом.

За столом сидели уже в добром подпитии Бравусов и его сват Иван Сыродоев. Они тоже выразили шумную радость, увидев Андрея. Хозяйка принесла тарелку и рюмку, Бравусов налил ее до самых бережков, как любили говорить в Хатыничах. Андрей пригубил рюмку и отодвинул в сторону. Все принялись уговаривать, чтобы выпил до дна.

— Нет, братцы, спасибо. Я за рулем. Нужно засветло доехать.

Узнав, что он ехал через новый мост в Саковичах, Бравусов уверенно заметил:

— Никаких гаишников тут нет. Пост милицейский только за Белой Горой. А в зоне — гуляй, Вася. Хвактически, едь куда хочешь. И водки пей, сколько влезет. Надо ж выводить шлаки радиоактивные… Водка, хвактически, помогает. Расщепляет ети проклятые нуклиды. Поэтому и живем в зоне. Хвактически, пьем, гуляем. И никуда не убегаем.

Андрею не хотелось слушать пьяную болтовню, однако и спросить сразу про ту неудачную охоту не получалось.

Сыродоев начал разговор сам.

— Влип я, Матвеевич, на старости лет. Влип в неприятную историю. Да, кажется, выкрутился.

Вот что уяснил Сахута из его путаного рассказа.

Лося они завалили под Белынковичами, возле деревни Белый Камень. Первым выстрелил Сыродоев, сохатый бежал дальше, хоть и начал хромать. А потом лупанул дуплетом Костя Воронин, и громадный лось грохнулся на землю как подкошенный. Привез охотников в лес Семен-магазинщик. В последнее время он работает сторожем на конюшне, ему проще было взять лошадь. И Семен имел ружье-одностволку, но не успел из него пальнуть. Они принялись снимать шкуру с трофея, и тут их накрыла инспекция с милицией. Спасая себя, Костик Воронин заявил, что лесничий Сахута разрешил им охоту. «Вот почему звонил прокурор», — понял Андрей.

А потом был суд. Сыродоев и Семен уговорили Костю взять вину на себя, обещали помочь уплатить штраф, клялись, просили, молили, несколько дней поили самогоном, чтобы Костя выручил их, чтобы не позорить себя на старости лет, своих детей не срамить. Костя заявил на суде, что он был инициатором охоты, что сам дуплетом застрелил лося и всю вину берет на себя. Приговор был таким: выплатить тысячу четыреста семьдесят рублей за причиненный ущерб лесному хозяйству. Деньги немалые, поскольку зарабатывал Костя около сотни в месяц. Примерно такую же сумму получал пенсионер Иван Сыродоев, еще меньшую пенсию имел Семен. Недаром говорят люди, что легко одалживать деньги: берешь чужие и на время, отдаешь свои и навсегда. Легко было приятелям-браконьерам обещать, давать клятвы — обещание рот не разорвет, а платить деньги — все равно как отрывать от сердца.

— Где взять ети деньги, холера их знает. Но как-то разберемся, — закончил свой рассказ бывший финагент.

Андрей Сахута выяснил все, что его интересовало, и начал собираться в дорогу. Но Марина и Бравусов взялись дружно уговаривать, чтобы остался ночевать у них.

— Ну, кто там тебя ждет? Будешь сидеть один, как сыч. Мы давно не виделись. Хоть поговорим. Переночуешь у нас. А утром поедешь. Оставайся, — упрашивала Марина.

— Хвактически, Матвеевич, сестра твоя рассуждает правильно. Загоняй своего коня на двор. И еще можем взять по чарке.

Раскрасневшийся Бравусов обнял за плечи гостя, дохнул ему в лицо перегаром. Андрей освободился из объятий, но не резко, спокойно, чтобы не обидеть нового свояка. Маринины глаза просили сдержаться, простить зятю слишком навязчивую дружбу.

— Ну что, вы себе как хотите, а я поеду, — Иван Сыродоев вышел из-за стола. — Никакое ГАИ меня не задержит. Лисапета моя скорость не превысит. Пока доеду, так и стемнеет.

— На дорожку, хвактически, полагается по чарке. Ну, ето, как ее? Оглоблевая! — Бравусов шустро налил всем, на этот раз и Андрею, аж через край.

— Ну, ты уж не разливай. Залил зенки и краев не видишь, — упрекнула Марина.

— От, бывает. Не переживай. Где пьют, там и льют. А мы, хвактически, не пьем, а лечимся, — ухмыльнулся Бравусов.

Андрей невольно подумал: на каком бы застолье ни был в зоне, всегда кто-то произносил эту фразу, она витала тут над каждым беседным столом и заменяла традиционное: «Ну, будем здоровы!»

В последнее время Андрей Сахута ощущал большую раздвоенность в душе, в нем словно жили, спорили ежедневно и бунтовали два человека. И началась эта раздвоенность с ГКЧП: один человек был категорически против, а другой желал гэкачепистам успеха. Когда Гарошка пригласил на работу в свою фирму, внутренний человек уговаривал: иди, не упирайся, надо выжить, лучшего предложения может не быть. А другой, тот самый, которого все знали, который носил в кармане партийный билет, заупрямился, закусил удила и не пошел.

Подобный же раздрай в душе пережил Сахута и перед поездкой на родину. Внутренний голос кричал, молил: что ты делаешь? Все бегут от радиации, бросают все нажитое, а ты лезешь туда, как в прорубь, бросаешь жену, детей. Внутренний голос не давал покоя ни днем, ни ночью, успокаивался, затихал, когда хозяин заливал его водкой: лечился, как и все в зоне.

И в этот раз внутренний голос не смолчал: куда рвешься, куда летишь сломя голову? Побудь в родительской хате, отведи душу, поговори с родной сестрой, она ж у тебя осталась одна. И рюмку выпей, не выпендривайся, хоть выспишься, может, по-человечески.

Три полных граненых стограммовки глухо стукнулись боками. Четвертая, налитая наполовину, осторожно дотронулась до каждой полной. Марина, бывшая медицинская сестра, опрокинула свою неполную чарку первой, словно подтверждала мужнины слова: мы не пьем, а лечимся.

Выпили и мужчины: бывший финансовый агент, бывший участковый инспектор, бывший секретарь обкома партии. Разбушевавшийся «мирный атом» приравнял, причесал их под одну гребенку, и всем готовил одинаковую долю — кому раньше, кому позже.

В этот момент никто из них не думал про какие-то там невидимые радионуклиды. Молчал и внутренний голос Андрея. Зато сам хозяин раздвоенной души и внутреннего голоса ощутил, как теплая волна покатилась, разлилась по груди и отозвалась хмельной веселостью и успокоенностью в голове. Шевельнулась теплая волна благодарности Ивану Сыродоеву за блестящие коньки-снегурки, которые ему, Андрейке, приходилось привязывать к бахилам, поскольку своими клешнями коньки могли цепко держаться лишь за каблуки и подошвы ботинок. А ботинок у маленького Сахуты не было.