Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

— Бежим спасать мамку!

Нинка схватила маленького брата за руку и потянула за порог. Во дворе дети обступили мать с обеих сторон. Костик обхватил ее за юбку, а мать прижала его за плечики.

— Когда выплатишь деньги на заем? Еще раз спрашиваю! — кричал человек в желтой шинели.

— Нету теперичка денег. Сотню яиц сдала. Молока за двести литров уже вынесла. Подрастет теленок — сдам на мясо.

Услышав про любимого бычка, которого сдадут на мясо, Костик захныкал. Мать ласково погладила его голову шершавой нежной рукой.

— А шерсть кто будет сдавать? — наседал, как коршун, начальник в желтой шинели.

— Овечка сдохла еще осенью.

— Врешь! Овечку ты прирезала. Овчину не сдала.

— Нет у меня овчины. И шерсти нет. Не растеть… Только в одном месте…

— Ах ты, стерва полицейская! — взвился человек в желтой шинели. — Самогонку гонишь. А еще прибедняешься, кулацкое отродье. Пошли за мной!

Через некоторое время Костик услышал выстрелы из бани. Вскоре мужчины ушли, а мать плакала весь вечер.

А назавтра пришла тетя Галя, говорила про какой-то акт, участковый повез его в район. И тетя, и мать плакали вдвоем.

А через некоторое время, вечерком, снова приехал милиционер в красивой фуражке. На этот раз он не кричал, погладил Костика по голове, дал конфету ему и Нинке. Мать его угощала, говорила с ним ласково. Костик ничего не мог понять.

Милиционер заезжал к ним все чаще. Костик привык к нему и не боялся. Он все ждал, когда вернется отец. Мать говорила ему и Нинке, что отца убили немцы. И где он похоронен, она не знает. Костик слышал от соседей, что некоторым почтальонша приносила «похоронки», а люди потом возвращались. Костик ждал отца. Раз могилка его неизвестна, значит, живой.

В школе мальчишки не хотели дружить с Костиком, хоть он старался хорошо учиться, никого не обижал. Зато его обижали часто. Он тогда бросался в драку и часто возвращался домой с разбитым носом. И в пионеры Костика не приняли. В седьмом классе все вступили в комсомол, а Костика не взяли. От обиды хотелось плакать, терпкий комок засел в горле, когда один возвращался домой. Все остались на собрание. В левом кармашке, возле сердца, вместо комсомольского билета Костик носил маленькую фотокарточку отца — в гимнастерке с погонами, с густым чубом. И у Костика чуб такой же густой, как у отца.

Мать рассказала, что отца захватили в плен немцы, морили голодом, заставляли им служить. Чтобы не помереть с голодухи, отец согласился. И не только голод заставил. Он не любил советскую власть, поскольку она сгубила его отца, Костикового деда Осипа. Дед был трудолюбивым, мастеровитым, имел тройку лошадей, пять коров. Его раскулачили, выслали в Сибирь, где он и погиб.

После школы Костя Воронин поступил в училище механизации. Там у него никто не спрашивал об отце, его хвалили за старательность, трудолюбие. Училище он окончил успешно. Вернулся домой, дали ему старенький гусеничный трактор «НАТИ». Он перебрал его, отремонтировал, председатель колхоза Макар Казакевич очень хвалил Костика.

А его лучшие годы жизни — это служба в армии. Хорошо одет, всегда накормлен. Все вовремя. Служил в танковых войсках. Замполит спросил однажды, почему он не вступал в комсомол. Костя придумал историю: отец был партизанским связным, чтобы добывать сведения, поддерживал связь с немцами и полицаями. Партизаны из другого отряда не разобрались и расстреляли его как предателя. И по деревням пустили такую молву. И Костю в комсомол не взяли… Уже дул другой ветер, царила хрущевская «оттепель», ефрейтора Костю Воронина приняли в комсомол, присвоили звание младшего сержанта. На учениях Костя лучше всех отстрелялся, командир полка дал ему десять суток отпуска.

Никогда не забудет Костя, как радовалась мать его приезду! Такой счастливой он не видел ее за всю предыдущую жизнь. На танцах в клубе, когда объявляли «дамский вальс», девчата наперегонки мчались, чтобы пригласить Костю на танец. А он танцевал только с Ксеней. Женщины, сидевшие на лавках вдоль стены, как галки, в черных плюшевках, любовались этой парой: оба высокие, стройные, светлоглазые. После армии Костя вернулся домой, снова сел на трактор. Вскоре сыграли с Ксеней свадьбу. Жили молодые хорошо, колхоз помог построить звонкую пятистенку из смолистых бревен прибеседского леса.

Особенно радовалась Прося. Она, вдова, которую часто обзывали «полицейской шкурой», подняла на ноги таких видных, трудолюбивых, уважаемых в деревне детей. Нинка вышла замуж за Данилу Баханькова, который тогда бригадирил в Хатыничах. А она — лучшая доярка. Невестку Ксеню Прося полюбила как родную дочку, гордилась, что Ксенин брат, Николай Артемович, главный агроном колхоза, известный человек в районе. Одно удручало Просю, что невестка никак не подарит ей внука или внучку.

Заждалась детей и молодая пара. То, что жена не может забеременеть, удручало и Костю. Была и еще у него одна обида, глубоко затаенная в душе. До свадьбы Ксеня не соглашалась с ним переспать: распишемся — тогда все будет. Тяжело было терпеть молодому здоровому парню.

В ночь после свадьбы у них все состоялось. И хоть Костя был парень неопытный, показалось, что его невеста уже «нечестная». Тогда он ничего никому не сказал, а как-то после спора, когда прожили уже три года, попрекнул Ксеню. Та расплакалась, обозвала его дураком, который ничего в жизни не понимает. Конечно же, про объятия с Вольгиным Петькой в копне сена у Беседи она не призналась. Видимо, и Петька не выдал их тайну, поскольку никто в деревне не мог сказать о Ксене плохого слова. Но Костя имел подозрение на Петьку, поскольку знал, что когда-то он ухаживал за Ксеней, но сейчас у него своя семья, растут дочка и сын.

Шли годы. Детей у Кости и Ксени так и не было. Хадора водила дочку к шептухам, ездила Ксеня в районную больницу, в областную, пила разные таблетки, всякие травы. Заставила провериться и Костю: у него все было в порядке. Молчала звонкая новая хата, не слышала она детского смеха и плача.

Как лучшего механизатора председатель колхоза захотел назначить Костю руководителем тракторной бригады. Но для такой должности желательно было иметь в кармане партийный билет. Иван Сыродоев, который тогда заведовал фермой, написал Косте рекомендацию, еще две дали инженер и ветеринарный врач. И Костю единогласно приняли в партию. Об отце никто не вспомнил, да и давно то было…

Теперь, вспоминая то партийное собрание, Костя аж трясся от злости и ненависти к Сыродоеву: коммунист, фронтовик, оказался этакой подлюкой… Вспомнился он в форме финагента. Как приходил к ним, раскрывал кожаную сумку-планшетку, телепавшуюся возле бока, и начинал: «Ты что себе думаешь, Прося? Когда будешь платить налоги?»