Кун-Суук Шин - Пожалуйста, позаботься о маме

— Ты убила моего младшего брата!

Твоя жена вела себя абсолютно спокойно, когда полицейские допрашивали ее.

— Если вы считаете, что это я убила его, заберите меня в тюрьму, — говорила она.

Один раз полицейским пришлось силой привести твою жену домой, потому что она отказывалась покидать участок и настаивала, чтобы ее посадили в тюрьму. Обезумев от горя, она рвала на себе волосы и била себя кулаками в грудь. Распахивала дверь дома и мчалась к колодцу, где большими глотками жадно пила холодную воду. А тем временем ты слонялся среди холмов, бродил в полях и, как безумный, звал своего мертвого брата: Кун! Кун! Невыносимый жар, нараставший в твоей душе, не давал покоя твоему измученному телу. Кун! Но мертвые молчат, и мы остались один на один с болью утраты.

* * *

Только теперь ты понимаешь, что вел себя как трус. Всю жизнь ты перекладывал свою боль и страдания на плечи жены. Кун тебе приходился братом, но именно твоей жене были так необходимы утешение и поддержка. И вот, отказавшись говорить об этом, ты загнал ее в угол.

И хотя она была вне себя от горя, именно твоя жена наняла людей, чтобы похоронить Куна. Много лет прошло, но ты так никогда и не расспросил ее о подробностях.

— Разве ты не хочешь узнать, где он похоронен? — время от времени спрашивала она.

Ты молчал. Ты ничего не желал знать.

— Не злись на него за то, что он так ушел из этой жизни… Ты ведь его брат. И у него нет родителей. Ты должен навестить его… Я хочу перезахоронить его на семейном кладбище.

Ты зло отвечал:

— Зачем мне знать, где похоронен этот негодяй?

Как-то раз, когда вы шли вдоль дороги, твоя жена остановилась. Она сказала:

— Кун похоронен недалеко отсюда, не хочешь навестить его?

Ты притворился, что не слышал ее. Зачем ты делал ей больно? В течение двух лет в годовщину смерти Куна твоя жена готовила еду и носила на его могилу. Когда она спускалась с холмов, от нее сильно пахло корейской водкой и ее глаза наливались кровью.

* * *

После смерти Куна твоя жена сильно изменилась. Прежде веселая и жизнерадостная, она перестала улыбаться. И если она все-таки улыбалась, эта улыбка тут же исчезала. Раньше она засыпала, едва добираясь до подушки, устав за день от работы в поле, но теперь не могла уснуть. Бессонница не давала ей покоя, пока ваша младшая дочь, ставшая аптекарем, не выписала ей снотворное. Возможно, часть этих снотворных таблеток не растворилась и отложилась у нее в мозгу. Старый дом после смерти Куна перестраивался дважды. Каждый раз, перестраивая его, ты выбрасывал старые вещи, попадавшиеся под руку, но твоя жена бережно хранила никелированный тазик, опасаясь, что как-нибудь ты избавишься и от него. А возможно, она опасалась, что, если тазик затеряется среди других старых вещей, она его больше не найдет. Этот никелированный тазик был в числе вещей, которые она принесла в палатку, в которой вы жили, пока строился дом. И когда строительство завершилось, она, прежде чем заняться другими делами, внесла его в кухню и поставила на полку.

До исчезновения жены тебе и в голову не приходило, что твое нежелание вспоминать о Куне причиняет ей невыносимую боль. Ты думал: какой смысл говорить о прошлом? Когда твоя дочь сказала: «Врач спрашивал, доводилось ли маме пережить глубокое потрясение. Возможно, есть что-то, о чем я не знаю?» — ты в ответ лишь покачал головой.

— Врач порекомендовал ей посетить психиатра, — заметила она, и ты резко оборвал ее на полуслове:

— Кому это нужен психиатр?

Ты всегда считал, что со временем должен забыть о Куне, и теперь тебе на самом деле казалось, что ты забыл о нем. И даже твоя жена после того, как ей исполнилось пятьдесят, призналась тебе: «Я больше не вижу Куна во сне. Возможно, теперь ему удалось попасть в рай».

И ты подумал, что жене, как и тебе, удалось отделаться от печальных воспоминаний о прошлом. И только с недавних пор жена снова принялась говорить о Куне, а ты-то надеялся, что она забыла о нем.

Как-то, примерно несколько месяцев назад, твоя жена внезапно разбудила тебя среди ночи:

— Как ты думаешь, Кун не сделал бы этого, если бы мы отправили его в школу? — А затем прошептала, будто обращаясь к самой себе: — Когда я вышла замуж, Кун относился ко мне лучше всех… Я стала ему сестрицей, но я не могла отправить его в школу, а он так этого хотел. Мне кажется, он еще не смог попасть в рай.

Ты сердито заворчал и перевернулся на другой бок, но жена продолжала говорить:

— Зачем ты так поступил? Почему не отправил его в школу? Разве тебе не было его жаль, когда он плакал и просил отправить его в школу? Кун сказал, что нашел бы способ продолжить обучение, если мы хотя бы записали его в класс.

Ты ни с кем не хотел говорить о Куне. Смерть брата оставила ужасный шрам и в твоей душе. И хотя абрикосовое дерево давно исчезло, ты четко помнил то место, где он умер. И ты знал, что иногда твоя жена подолгу пристально смотрит на это место. Ты не хотел бередить старую рану. Нет ничего хуже в жизни, чем эта боль.

Ты несколько раз откашлялся.

Только после того, как пропала твоя жена, ты понял, что в ту ночь надо было откровенно поговорить с ней о Куне. Кун оставался в сердце твоей жены, несмотря на растущую в ее душе пустоту. Однажды посреди ночи твоя жена внезапно кинулась в ванную и, сжавшись в комочек, забилась в уголок около унитаза. Она протянула вперед руки, словно пытаясь оттолкнуть нечто, что надвигалось на нее из темноты, и закричала:

— Это не я, не я!

Когда ты утром спросил, не приснился ли ей кошмар, она лишь хлопала глазами и непонимающе смотрела на тебя, словно на самом деле не помнила, что случилось ночью. Это стало происходить все чаще и чаще.

* * *

Почему ты ни разу не задумался о том, почему твоя жена так настойчиво продолжала ходить в полицейский участок после смерти Куна? О том, что, по слухам, это она убила его? Почему только теперь тебе пришло в голову, что, возможно, Кун имеет отношение к головным болям твоей жены? Тебе следовало хоть раз прислушаться к ней, дать ей выговориться. Годы молчания, особенно после того, как ты во всем обвинил ее и даже не позволил ничего объяснить, непосильная ноша, которую она несла в своей душе, — все это, возможно, и послужило причиной развития ее болезни. Все чаще и чаще ты видел, что твоя жена стоит с потерянным видом на одном месте. Она говорила:

— Не могу вспомнить, что собиралась делать.

И хотя порой головные боли становились такими нестерпимыми, что она не могла двигаться, твоя жена отказывалась идти в больницу. И она требовала, чтобы ты ничего не рассказывал детям о ее головных болях.

— Какой смысл говорить им об этом? Они все слишком заняты.

А когда дети узнали о ее болезни, она отмахнулась, сказав: