Жак Рубо - Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

— Понимаешь, сегодня у нас сочинение, а еще меня обязательно спросят по алгебре, и надо будет сказать, что 22 умножить на 14 будет 308, а я не смогу!

Посвятив две страницы описанию Арманс и Жюли — в порядке старшинства, — мы должны добавить несколько слов об их брате, который пока не присутствует в романе: он разъезжает по Новой Зеландии с подружкой и виолой да гамба, разыгрывая перед изумленной овечьей и овцеводческой публикой концерты господина де Сент-Коломба (сведущие читатели уже догадались, что его подружка тоже играет на виоле да гамба, поскольку концерты господина де Сент-Коломба написаны для двух виол!).

Мы продолжаем рассказ о любви Александра Владимировича и юной Чучи. Мы, конечно, могли бы включить этот рассказ в повествование из жизни людей и собак, излагаемое в главах нашего романа, но мы не стали облегчать себе задачу по двум причинам:

а) любовные похождения Александра Владимировича ни в коем случае не следует смешивать с похождениями других персонажей, поскольку:

1) это похождения принца (не то чтобы любовь принцев в романе вообще отсутствовала, но любовь Александра Владимировича является таковой вдвойне, чего нельзя сказать о другой любовной интриге, на которую мы намекаем);

2) это похождения кота;

б) кот гуляет сам по себе, и дороги прозы, которые он выбирает, принадлежат только ему.

Итак, по причинам а) и б) смешивать эту историю с остальными недопустимо.

(Продолжение во втором межглавье.)

Синуль послал дочь купить хлеба и пополнить запас пива, опасаясь, что его не хватит. Было уже довольно темно. В комнату проникали аромат цветущих лип и даже отдельные комары. Зажгли свет, достали из буфета пять тарелок, вилки, ножи и бокалы. В честь Иветты постелили свежую скатерть, Синуль согласился выключить радио. Поели редиски с маслом и солью, огурцов со сметаной и по маленькой порции шампиньонов по-гречески. Синуль ел стоя, прихлебывая из огромной пивной кружки, которую купил во время гастролей в Дюссельдорфе. Он обычно не садился за стол до окончания ужина, поскольку приходилось то и дело вставать и заглядывать в духовку, а при его телосложении лишние движения отнимали много сил. После закусок съели петушка в вине; его сравнили с другими петушками в вине, вошедшими в семейную хронику, а также с петушками в вине, отведанными у друзей и конкурентов, и он был признан превосходным. Время от времени наступали на хвост или на лапу Бальбастру, который вечно подвертывался под ноги, и всякий раз на него орали.

Иветта и Синуль одновременно и независимо друг от друга завели длинные монологи. Арманс ворчала. Жюли тихо паниковала из-за теоремы Дезарга (или Паппа — в точности неизвестно). Мадам Синуль благожелательно молчала. Воздали должное тающему во рту овечьему сыру и свежайшему сыру брусе. Убрали грязные тарелки. Достали пирожные мадам Груашан, их было шесть: корзиночка, эклер с кофейным кремом, эклер с шоколадным кремом, еще одна корзиночка с шоколадным кремом (первая была с кофейным), кусок клубничного торта со взбитыми сливками и какое-то разноцветное изделие, загадочное по содержанию и ромбовидное по форме, которым сразу же завладела Арманс. Синуль отверг эти кондитерские изыски. Он предложил Иветте малины, от которой прежде времени покраснели кусты в саду, а воздух наполнился благоуханием. Малины захотели все. Ягоды залили густыми сливками и присыпали сахарной пудрой; малиновый сок, смешиваясь с желтоватыми сливками и сахаром, растекался по тарелкам розовеющим ручейком. Синуль приготовил Иветте и себе крепкий кофе и налил по рюмке грушевой настойки, а мадам Синуль — полрюмки вербеновой. Арманс встала, расцеловала Иветту в обе щеки и сказала «чао»; засим она удалилась. Поскольку направление ее пути не связано напрямую с нашим повествованием, мы не станем его указывать. Лицо Синуля исказилось от ревности.

Стол опустел. Пища и напитки были уничтожены, к приятной сытости неизбежно примешивалось ощущение быстролетности жизни. Из темноты доносились ночные звуки: шорох гусениц в саду, далекий уличный гул, мерные удары колокола Святой Гудулы. Все это навевало смутные воспоминания, которые предшествуют и способствуют сонливости. Стол перед каждым из сотрапезников был усеян крошками — у кого больше, у кого меньше. Было душно. Перед тем как разойтись по домам, решили продолжить отдохновенный процесс пищеварения в саду. Там стояли ажурные стулья из белого металла, которые называют садовыми, хромоногие шезлонги и один ротанговый стул (что такое ротанг, мы не знаем, но при подобных романтических обстоятельствах всегда присутствует ротанговый стул). Прежде чем выйти в сад, Синуль включил шумофон.

Шумофон был гордостью и шедевром Синуля. Не имея ни финансовых (из-за любви к пиву и большого семейства), ни территориальных (его домик был слишком тесен) возможностей установить у себя орган, он изобрел инструмент, максимально к нему приближенный (во всяком случае, по мощи звука, в чем, к своему огорчению, могли убедиться соседи), и это был шумофон. С годами шумофон все более совершенствовался (то есть приближался к совершенству, существование коего подтверждено наукой), пока не достиг, наконец, такого богатства и такой чистоты звучания, какие только может обеспечить передовая современная техника. Синуль собственноручно собирал и подгонял, завинчивал и паял все детали своего инструмента (что приводило к массе необъяснимых неисправностей, ибо он постоянно терял электрические схемы), и в результате отовсюду торчали пучки спутанных разноцветных проводов — чрезвычайно эффектное зрелище.

Чтобы добиться желаемого, Синулю пришлось разработать целую систему. У всех его друзей имелись шумофоны его работы. Он приходил к ним, изучал обстановку, выяснял их эстетические запросы и финансовые возможности (к его приходу они должны были запастись пивом: это позволяло ему приятно расслабиться после посещений магазинов, где продавались детали для шумофонов), выслушивал их доверительные признания и выносил вердикт: новички получали шумофон, собранный из устаревших деталей другого инструмента, чей хозяин, также член синулевского кружка, намного превосходил их в музыкальном и финансовом отношении. И вот после целого ряда обменов, установок и перестановок (сопровождаемых распитием пива и доверительными признаниями) настал день, когда Синуль смог почти задаром дополнить свой шумофон новой, жизненно важной деталью, и теперь он знал: из шумофонов его друзей ни один не выдерживал сравнения с его собственным. Иветта часто приходила к нему послушать музыку, и на этот случай он держал в своей фонотеке записи опер Верди. Но сегодня вечером он поставил этюд для клавикордов Карла Филиппа Эммануэля Баха — единственно подходящий вариант для данного места и времени. Задремавший Бальбастр вздыхал во сне, судорожно дергая лапами.