Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Говорили о войне. Поскольку никто, кроме Старика, в войне не участвовал, говорили всякую ерунду. МНС спросил у Старика, какое у него самое яркое впечатление от войны осталось. Перед самым концом войны, сказал Старик, меня подбили. Сел «на пузо» на полянке. Как я полагал, за линией фронта, у немцев. Как уцелели, одному Богу известно. Вылезли со стрелком, скинули парашюты, подожгли машину — чтобы врагу не досталась и чтобы немцы подумали, будто мы погибли, и не стали нас искать. И в лесок. На всякий случай решили облегчиться и присели под кустиком. Сижу, тружусь. Чувствую, кто-то смотрит. Подымаю глаза — немцы! Человек сто. Но стоят... с поднятыми вверх руками. Доделал я свое дело. Встал, заправился как следует. По-немецки я ни бум-бум. Спрашиваю по-русски: в чем дело? Среди них один нашелся, который по-нашенски кое-как калякал. Говорит, они хотят в плен сдаться. Вы что?! — говорю. Рехнулись?! До фронта километров десять. Как я вас отведу куда следует? Как хотите, говорит. Ладно! — говорю я. Будем пробиваться. Где оружие бросили? Тут неподалеку, говорит. Оружие взять обратно! — приказываю я. И будем пробиваться с боем! И пробились! Боя, к счастью, особого не было. Так, постреляли чуть-чуть. При нашем появлении все разбегались. Сверил положение по карте. Линию фронта вроде пересекли. Стали искать ближайщую воинскую часть — сдаваться. Никто брать не хочет, говорят — не их это дело. А за нами уже паника началась. За нами вдогонку чуть не целый полк бросили. Вышли мы все на шоссе, нашли кинутую повозку, сложили в не оружие и топаем себе в тыл. Наконец, нас догнали наши преследователи, окружили. Конечно наши. Я рассказал чем дело, а они не верят. Оказывается, пока мы летали линия фронта на двадцать километров продвинулась. И сел я на свою территорию. Когда разобрались, вся наша дивизия до слез смеялась. Меня сначала хотели судить. Но помиловали, учтя прошлые заслуги. Да и в плен целую роту привел. А главное, что спасло меня, — комизм ситуации. Командир дивизии сказал, что он никогда в жизни так не смеялся. А мне было не до смеха. И в самом деле, что тут смешного?

— Вам, научным работникам, еще сравнительно хорошо, — говорит Дамочка. — А каково нам? Нам любая вошь, если захочет, может испакостить всю жизнь. Когда я пришла на работу, с первого же дня меня почему-то невзлюбила одна сотрудница. И прицепилась, житья от нее нету. Каждый мой шаг замечает и делает замечания. И начальству доносит обо всем — сколько в туалете пробыла, какую книгу читала вместо дела, на сколько минут опоздала после обеденного перерыва. А сама...

— А ты фиксируй, что она делает сама, и тоже делай замечания и доноси, — говорит МНС. — Она мигом отстанет.

— Не отстает. Она тут давно работает, ей дозволено. У нее муж где-то пост занимает. А я никто. И вообще, я так не могу, как она. Придется, наверно, другое место искать. И что ей от меня надо?

— Слабые и убогие существа ищут еще более слабых, чтобы на них вымещать свою обиду за свою убогость. Ты беззащитна, она это заметила сразу. Уйдешь в другое место, там тоже найдется такая жалкая тварь.

— Что же делать?

— Терпеть. Не обращай на нее внимания. Делай по-своему. Эти жалкие семьдесят рублей ты в любом случае заработаешь.

— Легко сказать, терпеть. Это ведь по восемь часов каждый рабочий день. Когда она входит в наш кабинет, меня буквально трясти начинает.

— Ты говорила, что твой шеф тебе намеки делает. Переспи с ним, и проблема будет решена.

— Не могу. Противно. И для меня это вообще последняя человеческая черта. Если я переступлю ее, я буду презирать себя. Ты вот мог бы переспать со своей Тваржинской?

— Так ведь ей сто лет! И она не женщина, а сука!

— А если бы помоложе была?

— Не знаю. Я об этом как-то не думал. Впрочем, я и сейчас делаю нечто подобное для Тваржинской. Правда, это — книга. И она — мой шеф. Но все равно я мог этого не делать. Конечно, я продался ей за ломаный грош. А если бы я не согласился? Как говорил мне ведущий институтский кретин доктор Барабанов, конфлиртовать с начальством не следует. Между прочим, нам пора на обед, а я понятия не имею, где мы находимся. Прав был все тот же доктор философии Барабанов: надо было учиться ходить по квазимуту!

Пишу тебе,

как видишь, снова я.

Жалею очень,

что ты там осталась.

Здесь ты бы слушала

шального соловья,

Ничья собака здесь

к тебе бы приласкалась.

Здесь позабылись бы

и «голос», и «волна»,

И «сам», и «там»,

и прочие «издаты».

Забылось бы,

что ты всю жизнь должна

Сверять чужие

глупые цитаты.

У Студентов транзисторный приемник, и они постоянно слушают западные «голоса». В каждой передаче — обязательно что-нибудь о фактах террора, захлестнувшего Запад.

— Слава Богу, — говорит Универсал, — у нас хотя бы террору такого нет.

— У нас террор есть привилегия государства, —- говорит Старик.

— А вам известно, что эти «Красные бригады» прокоммунистические? Еще неизвестно, кто их финансирует.

— Зато у нас коррупция, блат, привилегии, карьеризм и прочее процветают.

— Вы думаете, там этого добра нет? Есть, и не меньше нашего.

— А что из этого следует? Поразительно! Стоит отметить какой-то наш недостаток, как обязательно находится умник, который заявит, что на Западе это тоже есть. А раз это есть на Западе, то, согласно логике идиотов, этого у нас нет. Скажешь, например: у нас за разговорчики сажают. Это — тезис. На это следует антитезис: у них там тоже сажают. Из этого следует синтезис: у нас не сажают. Эй, борода, правильно я изображаю дело с философской точки зрения?

— Совершенно правильно. Вы — прирожденный диалектик.

— Меня всегда интересовала логика в рассуждениях людей, но я ее так никогда и не смог понять. Я, например, высказал на семинаре в академии мысль, что всякое оружие, создаваемое после войны, устаревает к началу новой войны. И потому надо создавать не столько само оружие, сколько потенциальные возможности создания оружия, адекватного новой, неожиданной (хотя всегда ожидаемой) войне. Следователь предъявил мне обвинение в том, что я вел пропаганду, направленную на подрыв обороноспособности страны. А ведь я думал только о том, чтобы сделать страну наиболее обороноспособной.

В период развернутого строительства коммунистического общества Советский Союз превзойдет уровень промышленного производства в самой развитой стране капитализма — США. Одновременно Советский Союз превысит уровень производительности труда в США, а также национальный доход на душу населения. Эти достижения позволят решить задачу всемирно-исторического значения — обеспечить самый высокий жизненный уровень по сравнению с любой страной капитализма.