Николай Дежнев - Дорога на Мачу-Пикчу

От бессонной ночи и накопившейся усталости окружающее воспринималось Ситниковым как бы с запозданием, ему требовалось время, убедить себя в реальности происходящего. Когда-то, еще студентом, он читал про газ для анестезиологии на основе закиси азота. Надышавшись им, человек начинал веселиться и только потом проваливался в черноту небытия. Что-то похожее, — думал Павел Степанович, — происходит и со мной, будто и я сделал глоток и ощутил, как легко и радостно бывает жить. Остается только не потерять сознание…

Александра Николаевна, между тем, вернулась к чтению:

Кто находится между живыми,

Тому есть еще надежда…

— читала она тихо, почти шепотом. Ситников стоял, прикрыв глаза, как если бы пытался представить себя на месте пациента.

Иди, ешь с весельем хлеб твой

И пей в радости сердца вино твое,

Когда Бог благоволит к делам твоим…

Павел Степанович вышел на цыпочках из палаты, но, прикрывая за собой дверь, успел услышать как Саша прочла:

И люби твою женщину, потому как нет

На бренной земле ничего, кроме любви!

Или это только Ситникову показалось?.. Или, как ни был мудр Еклезиаст, строк этих сын Давидов не писал?..

Но стоило профессору очутиться в коридоре, как на него обрушилась суровая действительность. Тактично ожидавшая все утро, горячка дня подхватила его и понесла. Рвали на части ординаторы, потом навалились аспиранты. Совсем потом, когда и сил не было говорить, потащили изможденного в другой корпус на консультацию. К себе Ситников вернулся выжатый, как лимон. Сашины перчатки и сумочка все так же лежали на диване.

Спустившись в буфет, Павел Степанович запасся бутербродами и, жуя на ходу, принялся готовить крепкий кофе. Пораженные зрелищем дежурные сестры наблюдали, как их профессор несет, боясь пролить, в палату большую кружку и тарелку со снедью. Все так же горела зеленая лампа. Александра Николаевна сидела, откинувшись на спинку стула, и смотрела на осунувшееся, с заострившимися чертами лицо Дорофеева. Постояв рядом, Ситников бросил взгляд на показания приборов и так же тихо удалился.

Когда Саша вошла в кабинет, уже начало смеркаться. Утомленная, с красными от слез глазами, помедлила у шкафа с книгами. Занятый правкой статьи, Павел поднялся ей навстречу. Подошел, остановился напротив. Улыбнулся, как улыбаются детям, когда хотят их успокоить. Привлек к себя, обнял, и они долго так стояли, два очень близких совершенно незнакомых человека.

— Скажи мне, что я все еще жив!

Дядюшка Кро не ответил, тяжело дышал. Выйдя из воды он опустился на брюхо, давая понять, что путешествие окончено и мне вовсе не обязательно восседать на его широкой спине. Кряхтя и стеная, как рекрут после марш-броска, я с трудом сполз на землю. Надо сказать, аллигаторы, при всех их положительных качествах, плохо приспособлены для верховой езды, особенно без седла. И плыли-то, вроде бы, всего ничего, а тело ломило так, будто я целый месяц шастал с конницей Буденного по тылам противника.

Песок под ногами, представлявшийся от сарая обычным, оказался черного цвета. Поднимаясь волнами, от него исходил влажный, обволакивающий жар. Прямо над головой в угрюмое небо уходили, на манер небоскребов, неприступные базальтовые скалы. Мокрый от высокой влажности камень блестел, как полированный. Звезд не было видно, но из просвета между фиолетовыми тучами пятном на грязных обоях проступало бледное светило. Смотревшееся с того берега солнцем, отсюда оно виделось луной, проливавшей на скорбный мир потоки мутного, белесого света. Струившийся с неба холод смешивался с исходившим от земли зноем от чего было трудно дышать. В мертвенно неподвижном воздухе, как в потревоженном аквариуме, висела мельчайшая муть, которую, казалось, можно было черпать горстями. Хотелось высунуть по-собачьи язык и забиться в тень… только теней мир вечных сумерек был лишен начисто. Сказать, что их отсутствие действовало на нервы, означало бы приукрасить картину, давившую на психику своей выморочной нереальностью.

— Что это ты так разволновался? — пробурчал дядюшка Кро, видя, как я беззвучно, словно рыба, двигаю губами. Похоже, негодяй научился понимать меня без слов: — Кому они нужны там, где сами люди — тени!

Я обвел взглядом широкую полосу утыканного осколками скал песка и все во мне содрогнулось. Душа наполнилась безысходной тоской. Словно в поисках чего-то, на что можно было опереться, я повернулся к покинутому нами берегу, но зрелище сгрудившихся у вод забвения людей оказалось еще более гнетущим. На выступавшем из желтоватой дымки сонмище лиц лежала печать отрешенности, взоры несчастных были устремлены в одну точку, но на самом деле каждый из них смотрел в себя. Старые и молодые, красивые и безобразные, они отряхнули прах жизни с ног своих и теперь тщились понять что же это такое было. Совсем недавно я удивлялся тому, что святые такой радостной религии, как христианство, никогда на иконах не улыбаются. Дитя, я тогда не знал, что им, как сейчас мне, довелось повидать! Из под кисти богомаза не могло выйти ничего, кроме бесконечной любви к страдальцам, имя которым легион…

Дядюшка Кро, если и думал о чем-то, то совсем о другом:

— Ложись рядом, Дорофейло, погрей старые косточки! Если бы не царящая здесь безысходность, так бы на этом берегу и обретался…

Однако перспектива поваляться на пляже с видом на врата ада меня не обрадовала. К гнусности пейзажа добавлялся отчетливый запах сероводорода, хотя и без него состояние мое было близко к обморочному. От причала, рядом с которым мы вышли на берег, к озарявшемуся красными всполохами входу в пещеру вела уложенная каменными плитами, выбитая ногами грешников дорога. О низко положенные бревна настила тяжело плескалась тягучая, как мазут, вода. Накатывая на черный песок, волны на мгновение застывали, потом так же медленно и неохотно отползали назад, обнажая сплошь усеянное монетами дно. Греческий обол соседствовал здесь с американскими центами, а кое где можно было разглядеть и российские полушки вперемешку с грошиками.

И на этот раз дядюшка Кро проявил чудеса догадливости. Проследив направление моего взгляда, лениво заметил:

— Традиция такая, класть под язык покойничку мелкую монетку! Для Харона. Только лодочнику денежки эти без надобности…

Зевнув во всю пасть, крокодил прикрыл блаженно глаза. Я опустился на песок и стащил с себя теннисную майку, вытер носовым платком взмокшие лицо и шею. Сейчас бы, как после парной, броситься в снег, а потом выпить запотевший стакан белого сухого с минералкой! Но аллигатор не дал мне расслабиться и погрузиться в мечты:

— Ладно, хватит прохлаждаться, поползли! Когда придет новая партия грешничков, Церберу будет не до нас…