Александр Шаргородский - Сказка Гоцци

— Сусанночка, — говорил он, — в земле есть трещины, на них и возле жить нельзя — человек плохо себя чувствует, у него ломит тело, нет сил, ему плохо.

Шепшелович лежал под кроватью и думал, что он все время живет на трещине, и не пора ли ему перебраться туда, где трещин нет, пожить немного нормальной жизнью. Где такая земля без трещин?

— В Израиле, — донеслось с кровати, — в Израиле, Сусанночка, но если вы кому-то об этом скажите — я туда никогда не доберусь. Я все время на трещине, Сусанночка.

— Григорий Морицович, — сказала она, — мы с вами встречаемся пятый раз — и все время вы читаете лекции. Может, у вас не получается оттого, что вы лежите на трещине?

Это был удивительный человек, этот геопатолог. Благодаря ему Шепшелович узнал всю нашу землю и все ее камни, и для чего тот и этот.

— Александрит, Сусанночка, — вещал он где-то в три ночи, — от сердца, нефрит — от почек, аметист…

— Григорий Морицович, — томно стонала Сусанна, — у меня что-то с сердцем.

И вскоре геопатолог притаскивал ей перстень с александритом.

— Григорий Морицович, что-то почки пошаливают.

— Ах, бедняжка, — вскрикивал геопатолог и на следующей встрече одевал на нее нефритовый браслет.

Однажды Сусанночка попросила жемчуг.

— Зачем он вам? — удивился геопатолог. — Он от простаты.

Больше они на кровати не появлялись. Возможно, Григорий Морицович угодил в трещину…

Регулярно по средам приходил мужик с глухим голосом, видимо, сумасшедший. После половых актов его тянуло на откровенность.

— Аделаида, — говорил он, — я должен вам открыть один секрет.

— Я готова, — отвечала Аделаида.

— Но одно ваше неосторожное слово — и мы больше не сомкнемся в объятиях.

— Могила! — отвечала Аделаида.

Сумасшедший понижал голос: — Я убил Троцкого, — говорил он.

— К-как?! — вздрагивала Аделаида.

— А вот так, — спокойно отвечал Кукорин и начинал душить Аделаиду.

В следующий раз все повторялось.

— Аделаида, я должен вам раскрыть секрет. Но одно ваше слово — и… Я убил Распутина.

— К-как?! — вопила Аделаида.

— А вот так, — и Кукорин с наслаждением душил ее.

В общей сложности Кукорин прикончил человек двадцать шесть, в том числе царя Николая Второго. После цареубийства Аделаида пропала.

На кровати лежал голый Кукорин и со злобой повторял:

— Монархистка проклятая!

Иногда на кровати с чувихой появлялся Зовша. Никто не помнил случая, чтобы он кого-нибудь трахнул. Интеллектуальные беседы были без конца. Шепшелович засыпал под теории доктора Фрейда и просыпался под Сальвадора Дали. Но однажды Зовша долго говорил о любви, читал Петрарку и, наконец, тяжело запыхтел. Несколько минут спустя девичий голос пропел.

— Вы сегодня были восхитительны.

— Я всегда такой, — с гордостью ответил Зовша. — Хотите еще?

Двенадцать раз они любили друг друга. Шепшелович никогда бы не мог подумать, что Зовша такой сексуальный гигант.

— Еще, — просил девичий голос.

— На сегодня хватит, — тоном учителя ответил Зовша. — И вообще я не в духе.

— Что такое, любимый?

— Вы разве не знаете, — сообщил Зовша, — что на свете живет одна сволочь, которая пожелала нашему дорогому товарищу Сталину, чтоб он сгорел?

— Не может быть! — взвизгнул девичий голос.

— И эта сволочь, — продолжал Зовша, — под кроватью! И учит иврит!

Шепшелович задрожал.

— Ай! Что вы говорите!! Надо его вытащить!

— Ах ты подонок, предатель, изменник, — Шепшелович выскочил из-под кровати, — я тебе сейчас!..

На кровати был один Зовша, с томиком Петрарки и дико ржал, корчась от смеха.

— За такие шутки! — обиженно начал Шепшелович.

Но в двери уже стучались Арвид с Ирмой. Арвид явно торопился, запутался в штанах, повалил трюмо.

— У меня времени мало, — ворчал он, — вы разденетесь сами или как?

— Опять допрос? — печально спросила Ирма.

— Нет. Сегодня берем еврея, который пожелал товарищу Сталин сгореть. Он в Дзинтари, где-то в лесу, с автоматом Калашникова. Возможно, придется стрелять.

Арвид начал сопеть, пыхтеть и снова упал с кровати.

— На правую руку, — стонал он, — а именно ею придется стрелять Ирма, помогите мне натянуть штаны. Как бы тот еврей не бежал из леса…

Шепшеловичу надо было срочно сматываться. Зовша договорился с дядькой — главным ветеринаром Прибалтики — и Шепшелович был отправлен в солнечную Грузию с партией крупного рогатого скота Дядя обещал, что не забодают. И, действительно, находиться среди коров было одно удовольствие — они не занимались совокуплением не говорили пошлостей и среди них не было ни одного следователя. Эти коровы никому не сделали ничего плохого и их должны были зарезать. Товарищ Сталин убил столько людей — и ему пели кантаты и гимны.

— Где справедливость, — спросил Шепшелович у молодой телки.

— Му-у, — ответила та.

— Вот именно, — он грустно покачал головой.

Где-то в Тбилиси, на набережной Куры, он раздвинул брезент и выпрыгнул из грузовика. Путь его лежал вновь под кровать. Она принадлежала другу Зовши, некоему Гураму, стояла в небольшой квартирке, ключ от которой курсировал по всей Грузии и даже по всему Закавказью.

Гурам оказался симпатичным, длинноносым менгрелом, он проводил Шепшеловича под кровать, подав ему туда сациви, шашлык из молодой баранины и молодое «Цинандали».

— Ваше здоровье! — поднял Шепшелович тост за Гурама.

В Тбилиси кровать была царской — широкой, красного дерева, покрытой персидским ковром. Говорили, что когда-то на ней проводили буйные ночи грузинские князья, пламенные джигиты и даже сама легендарная царица Тамар. Кровать была полна достоинства и гордости. Под кроватью также лежал ковер, мягкий, уютный, ручной работы. Было только одно обстоятельство, которое несколько беспокоило Шепшеловича — на ковре был любовно выткан портрет Иосифа Сталина в виде восходящего солнца.

Спать на вожде было неудобно. Шепшелович иногда просыпался в кошмаре — сталинские усы кололи его в бок. Часто Шепшеловичу казалось, что генералиссимус жарко обнимает его, видимо, не зная, чего Шепшелович ему пожелал. Но все равно это место в Тбилиси по сравнению с рижским было санаторием.

В Тбилиси дышали жарче, и кровать пела уже не задумчивую «Вот солдаты идут», а жгучую «На холмы Грузии легла ночная мгла». Более того, кровать часто танцевала и чаще всего «Танец с саблями». Страстные грузины, если у них что-либо не получалось, моментально хватались за саблю. Дикие завывания наполняли комнату.

Однажды пришел какой-то Гоги со Светочкой. Гоги был печален, хмур, чуть не плакал. Светлана требовала любви.

— Ты как б…, Светлана, ты не понимаешь, что я сэгодня — нэ магу. Одна сволочь пожелала нашему любимому Сталину, чтоб он сгорел. И ты хочешь, чтоб я после этого любовью занымался?! Позор, Светлана. Я бы этого гада лично зарезал, вот так.