Александр Шаргородский - Сказка Гоцци

— Bac-то я и искал, — обрадовался папа, — спасибо доктору, а то бы не нашел…

Куницын был недоволен.

— Почему вы раздеты? — спросил он.

— Я призывался, — объяснил папа, — во флот.

Папа начал натягивать белье.

Полковник сурово посмотрел на врача.

— Заработались, товарищ комиссар, — произнес врач, — головы не поднимаем.

— Кру-у-гом! — приказал полковник Куницын. — Шагом ма-а-рш!

И несчастный эскулап, чеканя шаг, покинул кабинет.

Комиссар крякнул, поправил орденские планки на кителе и сказал:

— Слушаю вас.

— Я инвалид войны, — начал папа — был на Ленинградском фронте, в добровольческой дивизии. Мы стояли на Пулковских высотах, и у нас была одна винтовка на троих, причем все трое не умели стрелять и первое время, по ошибке, обстреливали друг друга, то есть свои же позиции.

— У нас идет призыв, — сухо перебил комиссар, — переходите к сути дела.

— … Мы заряжали миномет не с той стороны, — продолжал папа, — и чуть не уложили политкомиссара…

— У меня очень мало времени, — оборвал полковник.

— Да, так вот, морозы стояли ужасные, и я отморозил ноги. Привезли меня в госпиталь на Фонтанку, а наркоза нет…

— Что вам надо? — спросил полковник.

— Военный билет, — охотно сказал папа.

— У вас нет билета? — ужаснулся комиссар. — А где же он?

В кабинете было тепло, папа был одет, во флот его не призывали, и поэтому он спокойно ответил:

— Потерял во время войны, когда шел в атаку на врага. — И добавил, В День танкиста…

— Почему вы не заявили об этом раньше? — спросил полковник.

— Так война же была, — резонно заметил папа.

— А потом?!

— Восстанавливал народное хозяйство и думал, что он лежит на своем месте, в шкафу под фуфайкой…

— Он думал, — недовольно протянул комиссар и вновь поправил орденские планки, — он думал…

И затем вдруг спросил у папы:

— А зачем вам, собственно, билет? Политика у нас мирная, войны не будет, а если империалисты развяжут, мы вас все равно не призовем. Вы пожилой, инвалид войны… Мы вас в другое место отправим.

— И я так думал, — обрадовался папа, — поэтому и выбросил.

У папы перехватило дыхание. Мама правильно говорила, что у него длинный язык.

К счастью, полковник Куницын был глуховат. Раньше он служил в артиллерии и теперь хорошо слышал только залпы орудий.

— Идите и живите спокойно, — сказал комиссар, — без билета.

— Спасибо, — поблагодарил папа, — но что же я сдавать буду?

— А не надо сдавать, — успокоил комиссар.

— Нет, надо! — настаивал папа.

— Зачем?

— Вы что, не знаете?!

— Нет, — ответил комиссар.

— Я ж в Израиль еду, — пояснил папа.

Наступила тишина. Такую тишину полковник Куницын помнил только один раз — перед Курской битвой, а папа так вообще не помнил. Первыми заговорили орудия полковника Куницына.

— Билета вы не получите, — сказал он.

— Послушайте, — начал папа, — дайте, я тут же верну!

— Ни за что!

— Прямо в кабинете.

— Никогда!!! Вы едете в Израиль и просите наш воинский билет?! Никогда!!!

— Так ведь — чтобы сдать, — старался объяснить папа.

— Мы выдаем билеты с другой целью, — полковник Куницын встал, — защита отечества — святой долг каждого советского гражданина, а вы…

— Я выполнил, — напомнил папа.

— … А вы изменник и предатель! Как вы могли совершить такое?!

Речь шла об отъезде в Израиль, но папе вдруг показалось, что полковник имеет в виду военный билет.

— Случайно, — сказал папа, — думал, не пригодится. Взял и выкинул в ведро. Порвал и выбросил…

Полковник Куницын услышал, от волнения у него обострялся слух.

— Что вы выбросили? — осторожно поинтересовался он.

Папа врать не умел, даже полковникам.

— Военный билет, товарищ полковник, — отрапортовал он.

У полковника с френча упали орденские планки.

— Куда? — спросил он.

— В мусорное ведро, товарищ полковник!

Папа чеканил каждое слово, будто он на Красной площади, а Куницын принимал парад. Полковник услышал все, но особенно ясно — «мусорное ведро».

— Во-он отсюда! — заорал полковник, да так громко, что папе показалось, что он вопит в микрофон. — Во-он!!!

— Простите, — извинился папа, — я думал, что…

— Таким нет пощады! — кричал полковник. — Вы выбросили воинский билет в мусорное ведро — и вы понесете заслуженное наказание! Во-о-он!!!

— Слушаюсь, товарищ полковник, — вновь отчеканил папа и, опираясь на палочку, покинул кабинет комиссара.

… Когда папа вернулся, мы поняли, что произошло непоправимое.

— Что? — тихо спросила мама.

— Собирай вещи, — ответил папа.

Мама все поняла.

— Ты сказал, что выбросил билет в ведро?

Папа кивнул головой.

— Шлемазл, — сказала мама, — за все годы ты ничему не научился. Попугай может повторить фразу, а ты нет! Почему ты не сказал, что потерял билет в атаке?!

— Потому что меня призвали во флот. Тебя бы призвали — ты бы еще не то сказала…

Мама долго вздыхала.

— И что же будет? — спросила она.

— Будет заслуженное наказание, — скромно ответил папа.

Мы стали гадать, что бы это могло означать, и как ни старались — ничего хорошего не получалось. Если сажали незаслуженно, то что же могли дать «заслуженно»? Короче: Тель-Авив не получался, а в лучшем случае «Кресты».

Правда, к «Крестам» папа привык. Он уже бывал там незаслуженно, может, «заслуженно» будет иначе? И все-таки он бы предпочел долину Иордана. Мама готовила сырники и поставила наше любимое сливовое варенье, но никто ничего не ел. Мы сидели на кухне, молчали и пили остывший чай.

— Лучше б уж тебя из партии исключали, — сказала мама.

И здесь раздался звонок. Мы открыли. В дверях стоял полковник Куницын.

Папа начал прощаться.

— Добрый вечер, — произнес полковник, — вы уходите?

— Так точно, товарищ полковник, — выпалил папа.

— С чего вы взяли, что я полковник? — спросил полковник Куницын. — Я майор, и потом я ненадолго…

— Мы понимаем, — сказала мама, — вы работаете быстро. В тридцать седьмом за ним пришли через неделю, в сорок восьмом — через день, а сейчас — через тридцать минут! Прогресс…

— Я прямо с работы, — извиняющимся голосом произнес Куницын, — я могу зайти завтра.

Он направился к двери и тут произнес фразу, от которой нас всех зашатало.

— Гут шабес! — сказал полковник Куницын. — Шабат шалом!..

Первой опомнилась мама.

— Гут шабес, товарищ полковник! — отчеканила она.

— Я майор, — поправил Куницын.

— Мне все равно, — сказала мама, — вы не поужинаете с нами, товарищ генерал?

— С удовольствием, — сказал Куницын и достал из шинели бутылку, — я не знаю, евреи пьют водку в субботу?

Мы дружно закивали, и полковник разлил.

— Лехаим! — гаркнул полковник и опрокинул рюмку. Мы, как по команде, последовали его примеру.