Эльмира Нетесова - Колымское эхо

— Счастливый человек! Чего ж ты тещу так долго на Колыме морил? Целых пять лет ни за что продержал. Лучше б жену забрал, да про­держал бы подольше. Может, какой волк на нее позарился.

— У тебя дети есть? — перебил Игорь.

— Аж двое выпердышей. Оба пацаны. Шустряги, мать их в задницу!

— Ну, вот, а о жене такое городишь! Как без нее детям жить?

— Да я шутя! На самом деле я за своих кадык вырву. Они все путевые. И тебе надо в мужики выбиваться. Пусть на старости лет ка­кую-то бабу сыскать. Вдвоем все ж легче. А и сдохнешь, будет кому закопать. Чего же одино­ким маешься. Вот жила б теща, я ее тебе сосва­тал бы. Ты в жизни не пожалел и не обижался б на меня.

— Зачем мне баба?

— Да хоть побрехаться было б с кем.

— Одному лучше.

— Не скажи! По себе знаю. Даже «квасить» лучше вдвоем.

— А одному больше достанется.

— Вот в этом ты прав,— рассмеялся грузчик.

— А за что теща попала на Колыму?

— На Май флаг на избу не повесила как все. Говорит, что забыла. А когда напомнили, пред­седателя колхоза матюком послала. На целых три буквы. Вот и гадай, за что именно упекли, за флаг или матюк? Но с Колымы такая же вышла. Встретила председателя в поле, так отделала, он с неделю бурый ходил. А ничего не сделаешь, свидетелей не оказалось. Хоть морду ему набей, ничего бы не было. И стоило б. Да не достала б. Росточком маленькой была.

— Надо было хватать за то, что ниже пупка!

— За годы на Колыме про это вовсе забыла.

— А как ее звали?

— Дуняшка Митрохина. Вся как есть такая! На трассе работала. Ее на год раньше отпусти­ли за хороший труд. Может, знал ее? Она баба огневая. Везде прорвется, коль надо. И никого не боялась. Жаль, что мало пожила. Таким и век — не время. Вот ее мне от всей души жалко. Завтра пойду с дорожниками судиться. Пусть за свои деньги памятник моей Дуняшке ставят.

— Тебя ж из дома выгнали! — напомнил Игорь Павлович.

— Это фигня! Выгнала баба. А памятник Ду­няшке! Это другое дело, святое. И я от своего не отступлюсь. Сам выберу, какой мне понра­вится. И нехай установят. Наша Дуняша того до­стойная. Настоящая мамка, клад — не женщи­на, таких на руках носить надо. А я дурак в тот день «косым» был. Пашку крестили. Теперь вот крестника имею, а тещу прозевал.

— Слушай, прокурор, подскажи мне, как бы­стрее все это дело провернуть.

— Жене поручи. Она дочь!

— Дура она неграмотная. Расписаться за себя не умеет. Куда ее пошлю? Только опозо­риться.

— Тогда сам иди во все инстанции. От мили­ции до прокуратуры. Но трезвый, слышишь. Пьяного на порог не пустят.

— Знамо дело, я не враг сам себе. Выдержу с неделю, зато потом сторицей сниму со своей толстожопой за воздержание. Пусть раскошелит­ся за мои хлопоты и труды. Я для нашей Ду­няшки памятник из золота поставлю, чтоб все знали, как со мной связываться,— встал мужик и, раскорячась, повернул к дому. Шел он мед­ленно, не спеша, не торопясь, что-то бурча себе под нос.

А Игорь Павлович смотрел ему вслед, усме­хаясь, и думал язвительно:

— Дурак ты стоеросовый! Золотой памятник собрался выколачивать с кого-то. Хоть бы обыч­ный удалось поставить, какую-нибудь плиту. А то ишь замахнулся, хмырь собачий. Какая разница покойнику, какой памятник ему слепят. Из говна или гранита! Мертвому все равно. Видела бы Колыму. Там и вовсе без памятников лежат. В одном ущелье, в одной яме иль канаве, никто не в претензии друг на друга. Лежат тихо, ря­дышком, иные без гробов и даже без одежды, как голожопая родня. Хорошо, если волки не докопаются познакомиться с покойниками побли­же, лицом к лицу. Вот где захоронения. Куда ногой ни ступи, везде кости человеческие. Кто их так разметал, пурга или волки. А кости вся­кие, и старые — скрюченные, и совсем малень­кие, ни света, ни жизни не видели. И для чего

им Бог эту жизнь дал? Скоро и я к ним пойду. Вот только для чего я там нужен и кому?

— Наверное, за годы успокоились, прошла обида и на меня. Иные и вовсе позабыли кто такой. А тут я всплыву. Что там будет? Покойни­ки на дыбы встанут. Потребуют, чтоб черти меня из ада выгнали. Кому я такой нужен. Сколько подписей поставил на протоколах, все равно, что расстрелял своими руками. А сколько? Сам не помню. Много, очень много! Столько не от­молить, оно и не простится. Сам и одной жизни не стою, плюгавый таракан. На меня, если по- честному судить, даже пулю тратить жаль. А ведь отдал приказ гробить людей, да еще ка­ких!— задрал голову кверху, услышав курлыка­нье журавлей. Они принесли на своих крыльях весну, они пели, славили ее на все голоса. Они летели к озеру, где будут отдыхать до рассвета, а там снова встанут на крыло и полетит косяк дальше, неся свою песню о жизни, любви и мо­лодости, о садах и лугах, о реках и цветах. О красивых людях, детских улыбках. Они поле­тят туда, где нет смерти и Колымы, где царству­ет смех и жизнь.

Игорь Павлович медленно встает со скамей­ки, вглядывается в светящиеся окна. Нет, ни все люди спят. Есть свои полуночники в поселке. Вот в окне старого учителя по физике горит яркий свет. Человеку уже за семьдесят, но он ложится спать позже всех в поселке. Оно и не­удивительно. Живет человек один. В прошлом году похоронил мать. Дети уехали из поселка, выучились и работают в городе. Кажется, у него даже есть двое внуков. Но сюда их не привозят. Жена не разрешает воспитывать детей по-деревенски, потому, растит их в городе.

Физик получает крохотную пенсию, которой не хватает даже на лекарства, а потому, рабо­тает. У детей денег не берет. Они тоже учителя. Хотел бы им сам помочь, да не с чего. Вот и во­зится все лето на грядках, пытаясь прокормить­ся полегче.

Живучим он был еще на Колыме. По моло­дости оплошал. Взял да и забил дыру в стене своей квартиры портретом Сталина. А сосед под­смотрел и донес. Нет бы за сообразительность поощрить человека, его на Колыму упекли за надругательство над личностью вождя. Он и в уме такого не держал. И если бы не болезнь, пришлось бы все пять лет звонковать. А тут через три года выгнали.

Пришел из зоны, а на работу не берут как морально неустойчивого. Пришлось в дворники соглашаться. Лишь через годы снова в школу взяли, ученики настояли. Но к тому времени умерла сестра, потом мать. И остался человек один, никому не нужный. Если бы не работа, какую любил до беспамяти, свихнулся бы чело­век от горестей. Смешной мужик, спасаясь от одиночества, котенка на помойке подобрал, до­мой принес. Сам колбасу и не нюхает, а коту, пусть по сто граммов, но покупает. Он, этот мужик, и на Колыме в чудаках ходил. Дождевых червей ел. И ничего, живой вышел. Он никогда ни с кем не ругался, никого не проклинал. Толь­ко говорил:

— Наверху Он есть, все видит.

Когда встретились в поселке, учитель не уз­нал Бондарева. У него была плохая память на лица. И бывшего прокурора не ругал.