Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

— Ты, ты, дурень! — прогрохотал мистер О’Рорк. — Ты!

Дейли поднялся и повторил первые четыре строки. Когда он добрался до середины второй строфы, мистер О’Рорк выкрикнул:

— Кленси!

Кленси встал и начал декламировать. Так один за другим они поднимались и садились по команде мистера О’Рорка, ходившего между рядами. Дважды он прошел мимо Питера. Несколько минут простоял у его парты, выкрикивая имена учеников. Пола его твидового пиджака лежала, завораживая Питера, на краю крышки. Камминз прочитал с запинками четвертую строфу и полностью иссяк.

— К стене! — крикнул мистер О’Рорк.

Камминз, бледный, тихо встал с места и прошел к стене. За ним последовало еще двое. Мистер О’Рорк вновь прогулялся по классу, потом остановился спиной к Питеру. Глядя на парту в противоположном конце комнаты, он неожиданно выкрикнул:

— Фаррел!

У Питера подпрыгнуло сердце. Он поднялся. Мистер О’Рорк все еще не оборачивался. Гора в твидовом костюме с обтрепанным воротником, над которым нависали складки бычьей шеи. Питер видел пучки волос, торчащие из ушей мистера О’Рорка, чувствовал смешанный запах чернил и мела, всегда сопровождавший учителя. Отвернуться от ученика, а затем вызвать — было любимым приемом мистера О’Рорка. Это окончательно лишало присутствия духа. Питер глотнул, но продолжал молчать.

— «Плачь…» — подсказал мистер О’Рорк.

— «Плачь…» — повторил Питер.

Мистер О’Рорк двинулся к первым партам.

— «Плачь о своем герое…» — продолжал он, идя по проходу. Затем резко обернулся и сказал: — Дальше.

— «Плачь о своем герое…» — скэва проговорил Питер и замолчал.

— «Остров», — подсказал мистер О /орк.

Он пристально посмотрел на Питера, глаза его сузились.

— «Остров», — сказал Питер, роясь во мраке памяти, но находя там лишь пустоту.

— «Остров, остров, остров…» — повторял мистер О’Рорк с каждым разом все громче.

Питер решил рискнуть:

— «Плачь о своем герое, остров, остров, остров».

Мистер О’Рорк выпрямился. Лицо его отразило гнев, изумление, боль.

— К стене! — заорал он. — Ты, твердолобый, ленивый, слабоумный бездельник! Скажи ему эту строфу, Кленси.

К леней съежился под его взглядом, зажмурил глаза и произнес:

— Сэр… «Плачь о своем герое, остров зеленый, плачь! О, если б сразил О’Нила воин, а не палач!»

Мистер О’Рорк кивал в такт с грозной благожелательностью. В то время как Питер, волоча ноги, шел к стене, его сапоги зацепились за металлическую стойку парты, раздался грохот. Мистер О’Рорк вытянул его ремнем пониже спины.

— Ты хоть раз прочитал это стихотворение, Фаррел? — спросил он.

Питер заколебался, затем сказал неуверенно:

— Нет, сэр.

— Решил, что не стоит тратить на него время, так Фаррел?

— Нет, сэр, я не успел, сэр.

В этот момент раздался бой часов. Все встали. Мистер О’Рорк сунул ремень под мышку и перекрестился. «In ainm an athar», — начал он. Пока читали «Богородице дево радуйся…», Питер, не в силах молиться, глядел на голые, пропитанные дождем деревья за окном и тесные ряды бледных, молитвенно поднятых лиц. Мальчики сели.

Мистер О’Рорк повернулся к классу.

— Фаррел не успел, — участливо сообщил он. Затем вновь взглянул на Питера. Глаза его метали молнии.

— Если бы это был английский комикс о закрытых школах или какой‑нибудь детективчик, у тебя сразу нашлось бы время, но, когда надо выучить стихотворение такого патриота, как Дэвис, о преследованиях мучеников и героев твоей несчастной родины, на это времени нет. Из тебя бы вышел распрекраснейший англичанин.

И мистер О’Рорк прочитал с неподдельным пафосом:

Сассенахом [28] Сассенах (ирл.) — имя нарицательное для чужеземца, в первую очередь — англичанина. , врагом коварным, в Леонардов праздник сражен, Смерть за свою отчизну в Клох — Охтере принял он.

— Что и говорить, его смерть — тяжкая, очень тяжкая утрата, но, если он умер за таких, как ты, она к тому же еще и бессмысленная утрата.

— Я хотел выучить, — сказал Питер.

— Дай сюда руку. Если я не могу внушить тебе уважение к нашим погибшим патриотам, клянусь подтяжками, я вколочу в тебя это уважение. Руку!

Питер протянул руку, прикрыв запястье рукавом куртки. С громким свистом ремень шесть раз опустился на ладонь. Питер старался держать большой палец на отлете — когда ремень попадал по большому пальцу, ожог был невыносим. Но после четырех тяжелых ударов рука сама собой стала сжиматься в кулак, скрючиваться, как кусочек фольги на огне, и вот уже большой палец лежит беспомощно на ладони, а в груди — боль, от которой корчится все тело. Но сильнее боли был страх, что он заплачет.

Питер собирался было уйти, когда мистер О’Рорк сказал:

— Минутку, Фаррел. Я не кончил.

Мистер О’Рорк вновь повернул ему руку ладонью вверх и аккуратно расправил пальцы.

— Я тебя научу нагличать, — сказал он дружеским тоном и поднял ремень. Питер думал только об одном — как бы' не отдернуть истерзанную руку.

У него было темно в глазах, когда он возвращался на место, и сапоги опять его подвели — он споткнулся и упал. В то время как он вставал с пола, мистер

О’Рорк, уже поднявший ремень, чтобы помочь ему еще одним, хотя и более снисходительным, ударом, опустил руку и воскликнул:

— Господи милостивый, Фаррел, где ты подобрал эти сапоги?

Мальчики с любопытством уставились ему на ноги. Кленси, дважды отличившийся в этот день, захихикал. Мистер О’Рорк спросил:

— Что тут смешного, Кленси?

— Ничего, сэр.

— «О’Нил, твой голос был нежен, исполнен гордости взгляд», — продекламировал мистер О’Рорк, и нежен был его голос и горделив его взгляд. — Продолжай, Кленси.

Но у Кленси уже была выбита почва из‑под ног, он запнулся, пропустил строку и присоединился к трем ученикам, стоявшим у стены. Питер положил голову на парту и зажал кровоточащую израненную руку под мышкой, стараясь унять боль, а ремень вколачивал патриотизм и любовь к литературе не смеющей пикнуть четверке.

Суэйн некоторое время молчал. То и дело он поглядывал на Питера. Тот уставился в учебник. Ладонь его горела, и, хотя острая боль уже улеглась, рука по-прежнему искала укрытия и облегчения в теплой и мягкой впадине подмышки.

— Здорово он тебя обработал, — шепнул наконец Суэйн.

Питер ничего не ответил.

— Десять — это уж слишком… Он не имеет права. Если бы он выдал десять мне, я бы привел отца.

Ростом Суэйн не вышел, но лицо у него было большое и костлявое; когда он изредка снимал очки, чтоб протереть их, на переносице краснел рубец. Питер сердито хмыкнул, и Суэйн сменил предмет разговора:

— Слушай, чьи это сапоги? Ведь они не твои.

— Мои, — солгал Питер.

— Брось заливать, — сказал Суэйн. — Чьи они? Братовы?