Фарид Нагим - TANGER

«Познакомься, это моя девушка».

— Твоя девушка? — говорит он. — Твоя девушка…

— А, твоя девушка, — повторяет он.

И что-то в нем никак не соединяется одно с другим. И я вижу, что он хочет захихикать так, как только он умеет. Кен лает на него. Он хихикает, как только он умеет.

— Давайте выпьем? — с воровской хозяйственностью достаю из холодильника его «Мартини», разливаю всем троим. Маруся молчит с ожиданием объяснений и чего-то обычного, что бывает, когда юноша представляет знакомому мужчине свою девушку. Он молчит и посматривает на нее.

— …………… — говорит он.

— Давайте, ребята, за знакомство выпьем, — я веселый.

Стук в дверь. Заплаканная Глаша.

— О, Глаша пришла, проходи, будешь пить. Давайте, блин, выпьем!

— Не бу-ду-у.

— Чай будешь?

— Да, буду.

— О-о-о, еще одна девушка Анвара?

— А ты ее знаешь, — сказал я. — Глаша — дочка Бурятова.

— О-о, писательская дочка! ДоПис или писдо — захихикал он. — Писдо, браво, браво…

Маруся оживилась.

Он посматривает на нее. Он словно бы просветить ее насквозь желал. И все прятал сухенькую ручку, теребил ее под столом здоровой рукой.

— Мы гуляли, Вовка сказал, что он будет ждать… а, он…

— Ну что, что нового пишет ваш отец? — Серафимыч закинул ногу на ногу, прихлебывает «Мартини», как воду. — Чем новеньким писатель порадует читателя, так сказать…

— Что? — вдруг очнулась Глаша и начала на него реагировать. — Папа пишет про стригольников, про ересь стригольников… Вова сказал мне даже, чтобы я не мыла посуду, что он…

— A-а, ха-ха, ясно — значит, а-Апять переписывает гэбэшные архивы? Как когда-то про пламенных революционеров, — он прихлебывает из пустого стаканчика, заглядывает в него, забывается, прихлебывает, причмокивает, снова заглядывает.

— Да… нет. Ничего он не переписывает… Вова сказал, что он придет, и мы вместе помоем ее…

— А вы знаете, что про него сказал один уважаемый человек, кстати, филолог, даже в Италии преподавал.

— Сколько я могу его ждать, уже ночь?!

— Но вы хотите это услышать?

— Да… нет… — Глаша недоуменно захлопала ресницами.

— АлкАш и мудак, подражающий Дрюкону или Дрюону… и… Пикулю…

— Что? — обратилась она ко мне. — Что он сказал? — снова очнулась она и смотрела на него, озадаченно хмуря бровки и соображая что-то.

— АлкАш, — занервничал, захлопал он глазами. — Мудак и… — Глаша бросила в него кружку с чаем и вскочила.

Он сидел, склонив голову, и улыбался. Волосы взвились над плешью, с волос капает.

— Ай, я обожглась, — испуганно сказала Глаша. — Я обожгла руку! — кричала она.

Она, наверное, привыкла, что здесь обливаются водой. Я отстранял ее и еле сдерживал смех.

— Давайте, давайте! — хихикал он. — В меня и не такие дуры бросали кружками! В меня поэтессы швыряли бутылкой шампанского, не то что вы… Давайте…

Кен бесился и лаял на него.

— Отстаньте от меня, вы противный! Кто это такой вообще?! Анвар, кто это?! Пусть он уйдет!

Я не успел ее удержать, она швырнула в него баллон с водой из источника, зарыдала и убежала.

— ……………… — сказала что-то Маруся, встала и пошла бочком.

Я тоже начал собираться.

— Давайте… давайте… все уходите… Анвар, позволь, что ты здесь устроил?

— Что, ко мне не могут прийти друзья?!

— Пусть они идут на свои дачи, а мы бездомные.

— Мы с ней здесь ляжем.

— Ну да, мы наверху ляжем, как всегда, — не понял он… — Что здесь ляжете?!

— Внизу ляжем.

— ТЫ с НЕЙ?! Не ляжете! Ведь только вчера, Анвар, ты… — он захихикал.

— Что?

— Останься, Анвар, умоляю тебя! Пусть они все уходят… Куда ты идешь?!

— Мы сидим здесь как два сыча!.. За своей девушкой!

— Девушкой, да это же блядь, а не девушка! Неужели ты не видишь?! Девушка, ха-ха-ха!

— Пусти меня! Я хочу дома, семьи детей, а не тебя! Наши отношения тупик!

— Я не пущу тебя, Анвар! — он схватился за ручку двери. — Я не позволю тебе погибнуть!

— Не пустишь?! — и я с наслаждением, выдавая всю свою внутреннюю ярость и, зная, что делаю то, чего он не ожидает, изо всей силы два раза пнул в дверь. — Не пустишь… Не пустишь?!

— Бей, бей наш дом!.. Когда кони сыты — они бьют копытом!

— Я выломаю дверь! — я снова пнул дверь. — Я устал здесь, мы как в бункере здесь.

— В тебя бес вселился!

— Да, я блядун!

— Стой, нет, Анвар! Я тебя сейчас ударю, ёпт таю…

И я ударил его, он упал на табуретку и ударился головой об стену. На него повалились какие-то пыльные вещи.

Я открыл дверь.

Он выскочил следом за мной на крыльцо.

— Анвар! — шепотом прокричал он во все горло.

Я пошел, вернулся.

— Ты ведешь себя, как ревнивая баба!

А он стоял и трясся. Эти блестки со свечей облепили все его лицо, шею и руки. Кожа искрилась, как у тетки на великосветском балу. Маруся, наверное, подумала, что он это специально, что он конкретный педик.

«Ты ведешь себя, как ревнивая баба! Как ревнивая баба себя ведет! Он как баба ревнивая!»

— Анвар, не уходи! Мой гвоздик пропал!

— Что?

— Пропал мой талисман — мой гвоздик из крыши чеховского дома… это ты его украл!

— Пошел ты!

От ворот прискакал Кен и, защищая меня, отважно лаял и обещал разорвать его при малейшем приближении ко мне. Я пошел к воротам, а Кен возвращался к крыльцу и лаял, словно предупреждая на всякий случай.

Серафимыч замер на крыльце — несуразная, бессмысленная и одинокая фигурка. Под яркой лампочкой вилось облако мошкары. Я сглотнул пересохшим горлом.

По аллее парка Дома творчества кто-то бежал и громко орал. Это была Глаша. Маруся успокаивала ее.

— Я дала ему по яйцам… я пришла, а он спит! Он спит, я подошла и пнула его по яйцам, я разбила вазу… его мать подралась… что у меня здесь?!

На ее лице были кровавые царапины.

— Пошлите ко мне… Что я наделала… его мать дралась… что со мной будет?! Они завтра скажут маме!

— Успокойся, Глаш… Ничего не будет, он сам виноват.

— Да-а, он не пришел… он спит.

Мы уже подходили к даче Бурятова, когда из темноты прискакал отважный Кен.

Мы не включали свет. Я вставал и садился с выпученными глазами. Где-то в темноте Маруся успокаивала Глашу. Легли. В ночи за окном соловьи лупили по рельсам и вспарывали провода. Синими вспышками хохотала тьма.

Недаром мне снился этот ужасный сон про тебя, в котором Канаева протягивает мне кровавый коктейль и говорит: «Пей, это сперма Анвара».

Остальное при разговоре, если он тебе нужен.

В пятницу мне вдруг показалось, что произошло что-то хорошее, и я услышал быстрый, весенний топот его ног по доскам крыльца.

Он шел ко мне и корчился, словно бы в ужасе.

— Ан… ан… я просто так позвонил Стелле Вильевне, а там был Гена, ее сын, и он гАв-гАврит: передаю для вашего друга телефонограмму. Я знал, Анвар, я чувствовал, недаром мне Толька сегодня снился в белой рубашке, я записал, вот.