Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

И, как часто бывает с увлекающимися людьми, он тут же забыл, что час назад считал усовершенствование Котовой пустячным. Он повел свое новое курносое божество в кабинет, он разговаривал с ней, как с равной, все более восторгаясь, он спрашивал у нее советов. А потом – старый безмозглый осел! – он катал ее в автомобиле по городу, предложил подавать на конкурс к себе на кафедру, надарил оттисков!

Отрезвление наступило назавтра. Ведь эта девчонка – ехиднейшее из живых существ, эта сорока уже разнесла вести о нем по всей академии, и уже ходят по Москве десятки анекдотов, в десятки раз более зубастых и метких, чем сам он когда-либо придумывал о Шаровском. Ах, осел, старый осел!

Он приехал на факультет на такси; ему сегодня даже не хотелось показывать свою молодцеватость. На кафедре он встретил Михайлова.

– Вчера я звонил Котовой, – сказал тот, поздоровавшись, – она от вас в полном восторге. Так и говорит: «Куда нашему Шаровскому!» Вы, Яков Викторович, приобрели в академической лаборатории нового преданного союзника.

И Лихов подумал: «А ведь так оно, наверно, и есть. Иначе и быть не может. У Котовой светлый ум, и она не могла понять превратно».

Он сразу же успокоился, однако…

«Однако как они умеют управлять моими настроениями, эти бывшие гимнастерочники!»

И, как бы в подтверждение этой мысли, Михайлов к нему «подъехал»:

– Как мы будем в этом году разделываться с большим практикумом? Кто будет вести занятия по крови?

– А кого бы вы предложили? – Лихов догадывался, кого имеет в виду Степан.

– У нас вакантное место ассистента. Не пригласить ли пока что на почасовую оплату Котову?

Так и есть. Обкрутили, опутали, взяли старого дурака в полон. Что делать, пусть будет по-вашему.

– Котову так Котову. Полагаю, она справится. Но почему на почасовую? В штат, в штат! Пожалуй, я сам этим займусь.

Еще когда Леонид становился в институте на партучет, Грушин, секретарь партийной организации, сказал ему:

– В первое время у Шаровского работать трудно, и больших общественных нагрузок мы вам не будем давать. Но лекции среди населения читать придется. Продумайте какую-нибудь радиобиологическую тему, интересную для всех, и подготовьте тезисы.

Тему Леонид придумал, тезисы написал, но долгое время никаких лекций ему не поручали. Потом пришла первая путевка – нужно было читать лекцию в пожарной команде.

Пожарников на лекцию привели строем и Леониду доложили:

– Товарищ лектор, такое-то подразделение готово для слушания лекции!

Расселись, и Громов начал говорить. Через три минуты аудитория спала: пожарников привели на лекцию после суточного дежурства. Можно было их разбудить тем или иным способом, но Громов подумал: опять заснут, каково слушать о неведомой науке после суток непрерывного бдения! Он выбрал одного пожарника, глаза которого были полуоткрыты, и далее говорил, обращаясь только к нему. Бедняга так и не заснул до конца лекции, ибо мудрено заснуть, когда на тебя непрерывно устремлен лекторский взгляд.

Пожарное начальство написало Громову в путевке, что он очень эрудирован и превосходно рассказал об устройстве атомной бомбы; начальство отправилось в объятия Морфея в первых рядах и о содержании лекции судить не могло.

– Что ж это вы так формально относитесь к лекционной пропаганде? Неужели нельзя выбрать другое время?

Свою точку зрения Громов не только высказал, но и написал на корешке путевки, том самом, что направляется в отдел пропаганды райкома партии. Быть может, именно поэтому его лекцию снова долго никто не заказывал: пошла о лекторе Громове дурная слава сквалыжника.

Следующая путевка привела Громова на автобазу какого-то министерства. Лекция была назначена на девять утра – странное в общем-то время. На автобазе был первоклассный клуб, зрительный зал на двести мест, и, к удивлению Громова, почти все места были заняты.

Московские шоферы народ образованный, с разнообразными интересами. Специфика работы – весь день один со своею машиной, весь день внимание поглощено сутолокою улицы – делает их разговорчивыми, но умеющими и слушать. С первых же слов своих Громов увидел: аудитория серьезная, и лекция здесь действительно нужна. Но вскоре пришло разочарование.

– Петров, на выезд! – покрыло громовский голос невидимое радио, и Петров встал и вышел из зала.

– Елкин, Грачев, Спиридонов, Мошкурцев, на выезд! – прозвучало вскоре.

И Елкин, Грачев, Спиридонов встали, а четвертый, быть может Мошкурцев, в досаде сплюнул:

– И что не сидится начальнику!

К концу в зале осталась лишь треть слушателей, но об организации лекции Громов написал положительный отзыв: после пожарников шоферы пришлись ему по душе.

Третья лекция просто-напросто сорвалась. Должна была она состояться в артели, занимающейся изготовлением ящиков. Когда Громов пришел туда, артельное начальство бегало и суетилось, делая какой-то бизнес. Ему было не до Громова и его лекции. Кое-как, с немалым трудом и после скандала, загнали в одну из комнат двух старичков и старушку. Громов поговорил с ними, выяснил, что все они беспросветно дремучи и к восприятию радиобиологии не приспособлены. Все же он рассказал им кое-что. В путевке написал: лекция сорвана по вине артели.

После этого его вызывали в райком, смотрели тезисы и беседовали. Тезисы понравились, Громов тоже.

– Следующей лекцией останетесь довольны. Только постарайтесь максимально сжать материал: будете читать на заводе в обеденный перерыв. Не занимайте более двадцати минут, людям и перекусить нужно.

Громов шел на завод с неприятным чувством. Казалось неправильным отвлекать людей от такого нужного им отдыха, мешать обедать.

Слушать лекцию собрались прямо в цехе, у станков. Громов заговорил – и сразу забыл опасения: глаза слушателей были устремлены на него, и это были далеко не безразличные глаза, настолько небезразличные, что Громов отступил от первоначально намеченного плана, почувствовал, что не только овладел вниманием аудитории, но аудитория ведет его, заставляя порою приводить дополнительные данные, порою опускать часть материала, казавшуюся ранее важной, теперь же – абсолютно ясно было излишнюю, само собой разумеющуюся.

– Когда к нам на завод попадает интересный человек, мы не так-то скоро его отпускаем, – сказали ему потом в завкоме. – У нас одиннадцать цехов, так что уж не сердитесь, пока вы не побываете во всех, мы вас будем тревожить.

Удачи чередуются с неудачами. И наркоз, и цистеиноподобные вещества, и предварительное облучение, которым они теперь занялись всерьез, то защищают, то оказываются абсолютно нейтральными, а порою даже усиливают вредное действие радиации. Не просто найти условия, при которых защита осуществляется безотказно, и после очередной неудачи Елизавета бунтует: