Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

Во Внуково приехал в полночь. Клетки с сусликами – грязнющие ящики – стояли на открытом воздухе: постеснялись, видно, такую срамотищу вносить в склад с деликатными авиагрузами. Половина животных спала непробудным сном – может, и подохли, – половина же фыркала, скалила зубы – не грызуны, а собаки злющие.

Грузового такси не оказалось, но «левую» машину нашел моментально: какой-то мудрец-начальничек пригнал трехтонный грузовик за крошечной посылочкой в картонной коробке. Как плату за нее оформлять, за «левую» машину? Похоже, не «Зооцентр», а Громов будет наказан, но не бросать же животных? К несчастью, начальничек сидел тут же, в кабине. Пришлось лезть в кузов, располагаться на клетках, а тут еще один чертов скот сквозь дырку в ящике куснул Громова за ногу.

В институте, пока растолкал вахтера, нашел ключи от вивария, пока затащил клетки и сунул сусликам по клочку сена – прошел час, и в результате домой, хоть и на такси, добрался только в четыре.

Бухнулся на диван – и сразу же телефонный звонок.

– Я слушаю!

Молчание. Кто-то дышит в трубку, не отвечает. Елизавета, конечно, кто же еще! Проверяет, когда пришел. Пусть! Пусть даже подумает: успел в Энск съездить. Сейчас спать, а завтра он проведет разъяснительную работу.

После ночной поездки в кузове автомашины у Громова разболелась голова, повысилась температура. Он ругается: телячьи нежности – то ли было на фронте и хоть бы что, а тут…

Но ничего не поделаешь, пришлось лечь в постель, а в понедельник вызвать врача, не идти на работу. Усматривал в этом и положительное: живо небось Елизавета прилетит, как только узнает, что болен. Он позвонил в институт:

– У меня грипп.

Однако уже к двенадцати – только-только ушел врач – температура спала, а вместе с нею исчезла потребность валяться. Встал, сел к столу. Принялся за статью – не выходит! Голова забита другим. Какая-то каша, винегрет, три имени – Валентина, Раиса и Лиза – и еще что-то, самое главное: его гипотеза, работа Мельковой над ней, приятное и неприятное, тревожное и успокаивающее, грустное-грустное, но в общем веселое. Похоже, температура ночью была высокой, похоже, он бредил, видел сны наяву и основательно запутался. Теперь рассуждает: дисциплина мысли. Трудная штука, пустые слова для случаев, подобных сегодняшнему. Прежде всего – Елизавета. Вздорная истеричка, могущая порою быть вовсе не вздорной. Конфликт – мыльный пузырь.

Ход событий неотвратим, ничего не изменишь, тем более что менять и не хочется. Бьется сердце, и уши настроены на волну, на которой звонок звенит. Нет Елизаветы, и хочется, чтоб сидела тут, рядышком. Придет, сядет рядом – исключено ли, что через час начнется спор? Не исключено, что и с первой минуты. Однако пускай придет. Порою, право, даже капризы кажутся милыми…

Она придет, и Леонид скажет: «Ты знаешь, Лизок, что такое флюиды? Не знаешь? Ай-ай!.. Стыд и позор! Флюиды – это флюиды. В биологию их притащил Ламарк. Флюиды – это соки и запахи, и в то же время это не соки и вовсе не запахи. Это какая-то чертовщина, какой-то идеализм. Так вот: раньше, когда я видел Раису, она источала флюиды. Я млел и таял, раскалялся до красноты и взрывался, но кончики пальцев даже во время взрывов немели… Ну, и потом, на фронте. Я думал о ней, и флюиды тоски и нежности, ожидания и долготерпения не покидали меня. Но далее все изменилось. Время и обстоятельства – вот факторы, способные создать сквозняк, развеять любые флюиды. А позже была ошибка. И знаешь, Лизонька, ежели бы не некоторые, так сказать, стороны твоего, если можно так выразиться, ангельского характера, ошибки могло б и не быть. Да, да! Баланс под известным сальдо-бульдо мог быть подведен гораздо раньше…» Он скажет еще… Хотя неужели он скажет всю эту чепуху? Скажет! И, вероятно, добавит: Раиса восприняла гипотезу. Первая в него поверила (не считая тебя, ты статья особая, ибо ты – это я). Раиса – первый порыв грядущей бури, призванной развеять радиобиологическую тишь и гладь. Как, как ты говоришь? Центропупизм? Фу, что за мерзость, эти твои словечки! Но пусть. Пусть центропупизм или пупоцентризм, как ни повернет твоя излишне извилистая мозговая система – пусть так! А как иначе, Лизёныш? Не верить в себя? В этом случае даже табуретки не изобретешь, даже не обобщишь, что стол плюс диван, плюс стулья есть мебельный гарнитур. Ты говоришь: Шаровский и Лихов, поссорились, помирились, то да сё? Ах, Лизонька, вспомни: дрязги и распри, школы и школки, течения и люди, идущие против течения, – вот чем недавно была физика. И физикам тоже кричали: идеалисты. А теперь? Цепная реакция – детище разума; океаны новых реальных проблем поглотили проблемы мнимые. И где теперь школы и школки? Погибли, если не превратились в школищи и университеты. Физика едина, как никогда. Так точно будет и у нас. Пусть же и наша с тобою струйка вольется в будущий шквал!

Но где же Елизавета? Где этот ходячий комплекс противоречий? Конечно же, на работе, но почему нет телефонного звонка?

В театр Елизавета ходила с Бельским. Скажи ей кто-либо об этом ранее, не поверила бы. Но вот пошла…

Сначала Громов и Мелькова долго сидели на «Олимпе». Так долго, что она приоткрыла дверь, смотрела в щелочку: не идут ли. Потом дверь кабинета открылась, и она срочно захлопнула свою. Они остановились в коридоре, совсем рядом. «Бу-бу-бу», – гудел баритон Леонида, ничего не поймешь, но хорошо поставленное, привычное к лекциям мельковское контральто можно было бы услышать и через более толстую стену. «До скорой встречи», – долетело до ее ушей. До какой встречи? На Таганке? В первый момент она не очень-то верила в эту догадку. Однако настрочила записку, вышла из комнаты, через лаборантскую во двор, к виварию, оттуда к воротам. Раисина «Победа» профыркала ей что-то, мигнув красным фонариком. Мелькова уезжала, и показалось Лизе, что не одна. Тогда Лиза взяла в гардеробе пальто, вскочила в автобус, поехала домой. Приехав, бухнулась на диван, долго плакала.

– Готова! – заглянув в комнату, сказала Галка, младшая сестра. – Самое время идти к Громову, кидаться на шею.

Позже чуть пришел брат Петр:

– Собрать чемоданчик? Могу даже дотащить до Таганки, – Котовы все одинаковы и во всех случаях жизни верны себе.

– Закрой дверь, дурак! – заорала Елизавета, и Петр дверь закрыл, но не сразу.

– Права Галка! Совсем созрела. Вот счастье-то: скоро от тебя избавимся!

Петр любит Елизавету, все Котовы вообще любят друг друга, но слов утешения в их лексиконе нет. Разве что остроты:

– Громов сейчас, вероятно, госбюджет пополняет, пьет с горя водку, потому что легко представить себе, как потрясающе мила ты была с ним, коль сказал он тебе пару ласковых… Вот телефон. Набрать номер?

И тогда Лиза вскочила и набрала номер: