Андрей Портнов - Автово

За 10 минут до отхода подали наш родной 259/260. Что тут началось! Проводница теперь уже нашего вагона вывертывалась наизнанку и истерично орала о перемене мест вагонов. Теперь те, кто этого не знал, с дикими криками бросились на другой конец перрона, тараня на своём пути всё живое. Началась потрясающая давка. Народ тусовался, и все прямо таки отрывались от этого. Снова на горизонте показались татары, которые стойко протискивались сквозь льющуюся в одном направлении толпу.

— Тэ! — набросились они нам меня. — Ты чё, сказать что ли не мог, что надо поворачивать? Идёт, главное, мимо нас, и хоть бы что.

— Да я, вообще-то, сказал, а то, что вы глухие — это не моя проблема.

— Ничё ты нам не сказал, — разбушевался Марат…

Не желая дальше с ним спорить, я начал влезать в вагон. Проводница, которую бесстыдно затолкали в её купе, орала оттуда благим матом и призывала всех к спокойствию.

— А вот, наконец-то, и наше купе, — сказал я, плюхаясь на жёсткую доску, именуемую сиденьем.

— А где Гармашёвская сумка? — спросил меня Рудик.

— Да вот она, в вашем купе, — указал я на какую-то серенькую сумку, которую видел первый раз в жизни. Почему я подумал, что она Гармашёвская — сам не знаю.

Тут стали загружаться татары, которые принудили Гармашёва следить за оставшимися на перроне вещами. К их величайшему удивлению, на их месте сидела гигантских размеров овчарка с мужиком и испугано смотрела на беснующуюся вокруг толпу. Марат принёс посылку для Лубенко, которая оказалась обыкновенным ящиком с какой-то рассадой. На кой чёрт Лубенко нужна была эта рассада, и какие такие редкостные экземпляры передавал ему Гармашёв, нас не интересовало, но озадачило.

Наиль разбирался с собакой, которой сразу стало плохо от всё прибывающей информации, а мы раскидывали вещи по всем полкам.

Наконец, поняв, что от неё хотят, собака схватила мужика в охапку и побежала в другой конец поезда, так как оказалась одной из тех, кто не слышал отчаянных криков проводницы и перепутал вагоны.

Не знаю, как всё это случилось, я сейчас и сам не могу в это поверить, но весь этот базар произошёл за 10 минут и поезд отправился вовремя. Всё-таки, в критических ситуациях люди действуют намного быстрее.

Прямо перед самым отходом проводница уже пинками выкидывала провожающих на платформу, как вдруг по всему вагону разнёсся дикий и доисторический вопль: «КНИ-И-ЖКУ-У-У-У-У-У!!!».

Не уверенная, что после этого рейса она живой и без комплексов доберётся до дома, проводница пропустила вперёд рычащего Гармашёва, который махал нам какой-то книжкой и пытался нам же её всучить. Это был ещё один презент для Лубенко.

Со своей стороны нисколько не сомневаясь, что его голосовые связки не нарушились, Гармашёв, считая свою миссию законченной, гордо вышел из вагона, а у нас в ушах до сих пор стоял этот потрясающий многооктавный крик.

— Ну, слава Богу! Тронулись! — сказал кто-то, а поезд уже набирал свой ход…

— А что, интересно, передаёт Гармашёв Лубенко? — спросил сам себя Рудик, который и понятия не имел о лежащем рядом ящике с рассадой.

Ехавший рядом с ним Марат с удивлением смотрел, как Рудик ковыряется в его серой сумке, в которой находились его съестные запасы.

— Курица, яйца…варёные, — с удивлением, граничащей с полной прострацией, бормотал Дима, выкладывая продукты на стол, — Ничего не понимаю. А зачем это Лубенко? В Астрахани что — повальный голод?

Марат, сначала онемевший от такой неслыханной наглости, которая тем более исходила от Рудика, наконец-то, очухался и, заикаясь, произнёс:

— Д-д-има! Эй! Т-ты чего по моим сумкам шаришь?

Также хладнокровно и стараясь, по крайней мере, с виду, не показывать особенного удивления, Рудик посмотрел своими печальными глазами рыбы-солнце на Марата, взмахнул своими длинными ресницами и плавно произнёс:

— Ба-а-а! Твоим? А я думал, это — Гармашёвская…

Вот, наконец, и родная пыльная Астрахань. Вот мы в окно поезда наблюдаем бегущую за нами по перрону толпу родителей, стремящихся задушить в объятиях своих ненаглядных чад. Вот и первая встреча…

Неделю спустя мы все встретились в Рыбвтузе, чтобы переговорить насчёт предстоящей практики. С большим интересом мы выслушали почти чертыхающегося Лубенко, который был несказанно удивлён тем, что ему так никто и не передал эту проклятую рассаду.

Оказывается, нас должен был встречать его сын, который по какой-то причине к прибытию поезда умудрился опоздать. В результате Рудику, у которого было меньше всего вещей, всучили этот злосчастный ящик и велели при первой возможности отнести его Лубенко.

Сейчас же Димы по каким-то причинам не было.

Только недели через две мы узнаем, что Рудик вспомнил про ящик и явился в Рыбвтуз, чтобы передать любимому куратору, мягко скажем, не совсем свежую, а точнее полностью завядшую рассаду. Очень жалею, что меня не было там в этот момент…

По семейным обстоятельствам я никак не мог отпраздновать свой день рождения. С большим сожалением я названивал всем, отменяя вечеринку, но также клятвенно обещал, что обязательно устрою её в Питере, как только приедем.

— Уж я постараюсь сделать так, чтобы вы её никогда не забыли. Я выкину что-нибудь эдакое, — обещал всем я.

Тогда я ещё сам не знал, что я сделаю, но что удивлю всех — это я знал наверняка.

В конце августа 1994 года поезд 259/260 уносил меня, Султана и Лариску с сестрой подальше от астраханской жары в город дождей.

Мне вдруг в голову пришла мысль жить одному. Со своим нелёгким характером я с трудом уживался под одной крышей с Владиком и Рудиком — по крайней мере, так мне самому казалось. Поэтому я решил попытать счастья и выехал пораньше, чтобы переговорить с комендантшей насчёт комнаты.

К концу мая у наших девчонок тоже стали возникать проблемы. Полное их невзаимопонимание и разные взгляды на жизнь заставило Ларису пойти по моим стопам. Ей также требовалась комната. Ещё одна проблема возникла с Катей. Так уж сложилась её жизнь, что на своём пути она повстречала очень ревнивого и ужасно эгоистичного парня. Еле дождавшись её возвращения в мае, он поставил Катю перед выбором — или он или Питер. Я очень переживал за неё, потому что по своему она мне очень дорога. И, волнуясь, ждал её решения и надеялся, что она выберет второй путь, то есть Питер. Мы с ней похожи, и я, судя по себе, думал, что она, также как и я, выберет свободу. Жизнь одна, и в ней надо успеть сделать как можно больше, иначе потом о многом будешь жалеть…

Но мои надежды не оправдались, и перед моим отъездом Катя сообщила мне, что поедет в Питер только для того, чтобы забрать свои вещи. Хотя… может быть, она доучиться этот семестр. Но я уже знал, что этого не будет.