Жиль Куртманш - Воскресный день у бассейна в Кигали

Это было как раз то, чего говорить не следовало. Как и все остальные, она хотела белого, неважно какого. Это давало надежду на богатство, визу для поездки за границу, а может быть, если мольбы дойдут до Пресвятой Девы, то и на брак с белым и дом в холодной и чистой стране. Он слышал, как сегодня у бассейна Рафаэль говорил: «Что угодно, лишь бы уехать из этой дерьмовой страны».

Случайная или прочная связь - чистая сделка. Рафаэль беспрестанно ему втолковывал: «Перестань говорить как влюбленный белый. Белая задница - это спасательный круг. Подарочки, платье из Парижа или из Леви (Рафаэль проходил стажировку в Движении Дежарден [25] Франко-канадская народная финансовая империя. ), побрякушки из беспошлинных магазинов, немного денег, чтобы переехать из мусульманского квартала в дом на холме, с изгородью и охранником. Потом, даст бог, освобождение, рай, домик в Канаде, Бельгии или Франции, или в Ташкенте, лишь бы только не было больше ни хуту, ни тутси, только белые, которые более или менее терпимы к черным. Нетерпимость не убивает. Заплати за пиво, я на мели».

– Жантий, я не хочу быть белым, который делает подарки, - объяснил Валькур. - Если ты хочешь уехать, я помогу оформить визу, но тебе не обязательно спать со мной. Может, тебе это покажется странным, но я всего лишь хочу, чтобы ты меня немного любила.

Он вышел не оборачиваясь, удивляясь собственному признанию. Любовь - единственное чувство, которого он больше не ждал, да и в общем-то не страдал от его отсутствия. А теперь он сам молил о любви.

На обратном пути ему пришлось пройти через три поста, наспех сооруженных молодыми ополченцами из правительственной партии - в одной руке пиво, в другой мачете, глаза навыкате, шатающаяся походка. А еще партия раздавала марихуану, чтобы подогревать рвение. Валькур уже слышал о том, что НРДР [26] Национальное, революционное движение за развитие - партия, основанная президентом Хабьяриманой в 1975 году. вербовала и тренировала праздную молодежь, но никогда прежде с ними не сталкивался. Официально это было молодежное движение. Вроде скаутов, как сказал ему один высокопоставленный чиновник. Но с недавнего времени они неожиданно стали появляться во всех кварталах Кигали и, в частности, в Гикондо. Его они не тронули. «Французы-наши друзья». Спасибо, президент Миттеран, что поддержали французско-руандийскую дружбу.

Жантий плакала на своем красно-зеленом матрасе. Он все не так понял.

Думать о Жантий. Рисовать Жантий. Говорить о Жантий. И не важно с кем. Но самое главное - сохранить это чувство: легкое покалывание внизу живота. Упиваться ощущением опустошенности и потери. Мечтать. Мечтать. А еще отбросить иллюзии и понять, что Жантий спала со всеми белыми, которые соглашались платить. Признаться себе: да, я знал это. И все же она жила так бедно. Ее скромность была такой правдоподобной. Однако в этой стране знали цену скромности. Как знать, говорила она правду или нет?

Как раз сейчас Оливье, распорядитель столовой, должно быть, стоял за барной стойкой, уныло и устало разглядывал своих благовоспитанных клиентов, замечая, как под воздействием «Примуса» или «Мюзига» вкупе с одиночеством в них начинают проглядывать черты агрессивных и примитивных козлов. С ним можно поговорить по душам, к тому же он начальник Жантий. Оливье парень мягкий, любит посмеяться, ему не свойственно то противное лакейское раболепство, что столь часто встречается среди служащих шикарных африканских отелей. Он с большим уважением относился к персоналу, чем к клиентам, однако ни один из посетителей никогда не догадался бы об этом, а уж бельгийское руководство отеля тем более. Знал об этом лишь его шеф Бертран, который приехал из Льежа, да так и остался в Руанде, влюбившись сначала в руандийку, потом в эти холмы и наконец в саму страну. Вечера Оливье проводил в компании Бертрана. У них была одна тема для разговора - Руанда, которую они так страстно, но не безоглядно любили. Они были «людьми разумными» - любимое выражение Валькура.

Вот с такими людьми он мог бы поговорить о Жантий.

Бар отеля представлял собой мерзкое местечко, напоминающее закусочную из какого-нибудь третьесортного фильма, действие которого разворачивается в пригороде Дейтона, штат Огайо, или Шойнигана в Квебеке. Темной тканью задрапированные окна. Кресла, обтянутые черным кожзаменителем, круглые столы, покрытые огнеупорным пластиком, и два диванчика в форме буквы «п», повернутые к телевизору, который блеял новостями Си-Эн-Эн. (Да, я знаю, что глагол «блеять» не подразумевает никакого дополнения, но это именно то, что происходит с телевизором, настроенным на Си-Эн-Эн - он блеет новостями.) Последний штрих-шесть слишком высоких и совершенно неудобных табуретов, на которых одиноко восседали завсегдатаи заведения, в большинстве своем пьяницы. К полуночи здесь оставались только двое - Бертран и Оливье.

– О, смотри-ка, канадец! Держи «Примус»! Немецкое посольство прием устраивало, я тут приберег для тебя колбаски. Что за выражение лица? Что ты, как улитка, испуганно прячешь голову? В Бельгии сказали бы, что ты похож на моллюска в раковине. Ладно, тебе, я вижу, не до шуток. Забирай свое пиво и топай к своему дружку Рафаэлю. Он тебя уже часа два дожидается.

Бертран кивнул головой в сторону П-образных диванчиков.

Валькуру не хотелось сейчас общаться с Рафаэлем. Он бы предпочел остаться на часок наедине с собственными страхами.

Рафаэль и Метод вдвоем почивали на диванчике в глубине зала. С самого их детства, которое прошло в Бутаре, они были неразлучны. Потом вместе ходили в школу, работали в Народном банке, ходили в ресторан Ландо, иногда даже девушек делили друг с другом. Два брата. А в последние два года они вообще стали не разлей вода, с тех пор как Метод узнал о своей «болезни» - именно так он говорил, словно, избегая слова «СПИД», он тем самым держал его на расстоянии.

Метод хотел умереть в отеле. Как он сказал, умереть в роскоши. Уж точно не в терапевтическом корпусе больничного центра Кигали, где на одну кровать приходилось по два, а то и по три человека, корчившихся в предсмертных судорогах, где вот уже три недели как кончился аспирин; в этом огромном складе больных, которые служили бельгийским врачам обширным материалом для подготовки научных докладов и последующих выступлений на ежегодной международной конференции по СПИДУ. В этом году исследования велись особенно рьяно… Конференция должна была пройти в Токио.

Если уж речь шла о роскоши, то не стоило рассчитывать на жалкую зарплату Рафаэля: она практически полностью испарялась, как только у Метода появлялся какой-нибудь грибок, который приходилось лечить «Низоралом» (недельный курс стоил недельной зарплаты), или когда его клали в больницу. Приходилось платить, подчиняясь диктату Международного валютного фонда. А еще на питание и уход за больным. Рафаэль продал свой мотоцикл. Три курса лечения грибка, переливание крови и две госпитализации, и от кубышки остались одни воспоминания.