Тони Хендра - Отец Джо

Вдруг снова шаркающие по линолеуму сандалии, шелест сутаны, и… вот он, на пороге. Все такие же огромные уши, такие же плоские ступни — все, как в прошлый раз, никакого преувеличения. Отец Уоррилоу выглядел до того потешным, что на него нельзя было смотреть без улыбки. Я невольно рассмеялся.

— Тони, дорогой мой, прости, что припозднился. Я так люблю играть на органе, что забываю обо всем на свете. Может, прогуляемся? Сегодня свежо — моя любимая погода!

Он продел руку в мою, и мы отправились вниз по ступеням, на двор, а затем через огромные ворота с надписью «Частное владение».

Хотя издали Квэр производит впечатление безмятежности и сельской простоты, о красотах его окрестностей можно только догадываться. За воротами с надписью мне вдруг открылся настоящий рай.

Широкая грунтовая дорога тянулась мимо церкви и маленького кладбища с рядами простых каменных крестов, пробегала через могучую дубраву, огибала широкие, недавно вспаханные поля, мягким землистым оттенком выделявшиеся на фоне пронзительной сини и свинцово-серых облаков, и исчезала в каштановой рощице, которую сменяли дубы; далее открывался вид на неспокойные, пенисто-белые воды Солента Справа, посреди роскошной луговой зелени на уровне моря виднелись руины цистерцианского монастыря начала двенадцатого века. Там, где когда-то монахи в белых одеждах ухаживали за своими предками, теперь паслось стадо овец, поедая траву, корнями ушедшую в останки пастухов.

У меня прямо дух захватило: разворот широкой дороги, контраст между сырой землей и бегущими облаками, старые камни развалин посреди высокой сочной травы, молодые листья дуба на фоне морской глади… Совсем не похоже на умиротворенный зеленый Хартфордшир — чистая классика, гармоничное звучание каждой детали, предвкушение совершенства, преддверие рая. Передо мной предстало величественное полотно, исполненное достоинства, но я ощущал себя его частью, мне в этих местах было уютно. Я уже знал о них — из стихотворения или сна.

Я остановился, отец Уоррилоу — тоже, он все еще держал меня под руку, его глаза по обыкновению своему часто-часто моргали, а нос грызуна двигался от удовольствия, вдыхая кружимый ветром воздух.

— Да, дорогой мой, да, да, да… Когда я сворачиваю здесь, у меня возникает то же самое ощущение. Будто в первый раз!

Мы прошли по широкой дороге к роще каштанов. Деревья стояли в цвету, соцветия виднелись среди ветвей, похожие на толстые рождественские свечи. Я, как и многие английские мальчишки, играл в так называемые конкеры — крупные гладкие красновато-коричневые плоды каштана. Посередине конкера мы просверливали отверстие, продевали длинный шнурок. Конкерами играли вдвоем один держал шнурок со свисавшим конкером, а другой таким же конкером на шнурке как булавой на цепи ударял по конкеру противника. Если второй разбивал своим конкером конкер первого, он выигрывал, если нет, игроки менялись местами и все повторялось. Мастерство игрока заключалось в том, чтобы правильно подобрать каштан — крупные не самые лучшие, поскольку легко раскалываются — и насадить его на шнур так, чтобы при ударе он со всей силы обрушивался на каштан противника. Престижно было владеть конкером, принесшим приличную добычу; «пятерка» — пять добытых конкеров, «десятка» — десять и так далее. Разрешалось играть конкерами этого года, причем необработанными, однако нечистые на руку игроки старались сделать свои конкеры потверже — подсушивали их в печи при низкой температуре, вымачивали в уксусе или, что уже не лезло ни в какие ворота, брали прошлогодние каштаны.

Вообще-то я к тому времени в такие игры уже не играл, но какой же англичанин пройдет мимо каштана, не бросив на него оценивающего взгляда. Каштаны, мимо которых проходили мы, выглядели многообещающе — молодые, крепкие деревья.

— Еще подождать, и будет столько классных конкеров, — сказал я.

— Непременно, — ответил отец Уоррилоу, — конкеры получатся просто превосходными.

Пока мы шли, он все смотрел под ноги.

— Ага, нашел! — воскликнул отец Уоррилоу и, разворошив палую листву, подобрал средних размеров каштан.

Видимо, каштан лежал в сухом месте, потому что не сгнил, а высох и стал твердым как камень.

— Красота! — отец Уоррилоу со знанием дела постучал по каштану костяшками пальцев. — «Десятка», а то и «двадцатка», не меньше.

— Но это же прошлогодний! Вы не можете!..

Достопочтенный монах хитро, как непослушный мальчишка, улыбнулся мне, растянув гуттаперчевые губы.

— Кто сказал, что не могу?

И спрятал каштан в кармане.

Дорога вывела нас к мысу. Внизу вздымались и опадали волны, накатывая на влажный песок, ветер сбивал с гребней пену, швыряя ее еще дальше на сушу. На той стороне Солента виднелись размытые очертания Портсмута, крупнейшей базы военно-морских сил времен Второй мировой войны, да и всех войн предыдущих столетий.

Мы стояли неподвижно, держа друг друга под руку, и глядели на далекую большую землю. Казалось, что до нее гораздо больше двух миль и что с каждой минутой она все удаляется.

Отец Уоррилоу поморгал и закрыл глаза задумавшись.

— Целый мир там…

— Мне что-то не очень хочется возвращаться, отец Уоррилоу.

Глаза заморгали, губы сжались:

— Но ты должен, дорогой мой, должен.

Вдруг налетел порыв ветра и резко взметнул рясу священника. Он выдернул руку из моей, неловко пытаясь опустить полы. В том же году, правда позже, Мэрилин Монро сделает примерно то же самое, проходя над решеткой в переходе нью-йоркской подземки, однако куда ее коленкам до бугристых английских колен отца Уоррилоу.

Наконец сопровождаемые сбивчивыми «Ах ты, господи! Вот напасть-то!» попытки усмирить непокорное одеяние увенчались успехом.

— Что ж! — засмеялся отец Уоррилоу. — Теперь, когда ты видел мои колени, тебе не пристало называть меня отец Уоррилоу.

— Как же я должен называть вас?

— Все зовут меня Джо.

Вообще-то чересчур, подумал я. Да, этот священник совсем не похож на других: обращается со мной как с равным, а не каким-нибудь грешником и к тому же до сих пор и словом не обмолвился о крайней мере наказания, упоминаемой всеми взрослыми-католиками — мучениях в аду. И, тем не менее, он все же священник.

— Может, отец Джо?

— Вот именно — отец Джо! — священник снова продел свою руку в мою, и мы повернули обратно, проходя через рощу, качавшуюся от порывов ветра.

Я мало что запомнил из того, о чем мы говорили в то ветреное весеннее утро, но разговор круто изменил мою жизнь, причем так, как я, еще два дня назад дрожавший от страха у подъездной аллеи, и представить себе не мог. Мы неторопливо брели по раскисшим проселочным дорогам, по лугам с тучным скотом, мимо полей с озимыми, под могучими дубами, огибая аббатство с его обширным хозяйством в двести акров, бродили час, а то и больше, и я о многом узнал.