Александр Коротенко - Трепанация

Клава постояла еще немного в толпе, а потом побежала позвонить Ивану Острову и другим прихожанам, общавшимся с отцом Феодосием последнее время особенно часто.

Приехала труповозка, и санитары ждали, когда следователь закончит свои дела, чтобы забрать тело.

Первым подъехал глава сельсовета Пригожин. Он сразу прошел в дом, представился следователю и, о чем-то вполголоса с ним поговорив, вышел к прихожанам.

Подошли еще какие-то люди.

Больше всех Клаву удивил Иван Остров. Он приехал бледный, с красными глазами. Обычно спокойный и невозмутимый, он был напряженным, дрожащими руками достал сигарету и нервно затянулся. К нему подошел участковый и спросил, когда тот видел священника в последний раз. Иван вначале сказал: «Не знаю, не помню», – а через секунду добавил: «Кажется, вчера».

– Да, вчера я заходил поговорить с ним. Вечером, после службы. Но я быстро ушел. Торопился я. Дела у меня были, в общем. Вы лучше у Клавы спросите. Она лучше все знает, – закончил Иван, докуривая сигарету.

Участковый, совсем молодой человек с румянцем во всю щеку, делал какие-то пометки в своем блокноте и продолжал размышлять, уже вслух:

– Да Клава говорит, смотрела телевизор и не знает, кто к нему приходил. Вроде разок слышала крик, но не разобрала, в телевизоре это или в жизни.

Когда увезли тело и уехал следователь, приехали Осип и Вероника. Они не знали, что к этому времени некурящий Иван выкурил пачку сигарет. Ему невыносимо было оставаться рядом с этим местом и этими людьми, но он не мог найти в себе силы, чтобы уйти. Содеянное, дошедшее до его сознания, придавило его к земле. В животе была невыносимая тяжесть, к горлу подступала тошнота, с которой он пытался справиться при помощи сигарет.

– Иван, что случилось? Ты видел его? – спросила с волнением Вероника.

Осип стоял рядом, держа ее под локоть и также глядя Ивану в глаза.

– Нет. Я его не видел. Мне Клава позвонила и сказала, что нашла его мертвым. Туда не пускали. Его увезли уже, – отвечал он, глядя куда-то в сторону.

– Может, инфаркт? – высказал предположение Осип.

Иван вдруг внимательно посмотрел ему в глаза.

Все государственные официальные учреждения обладают общей чертой – запахом. Везде он неистребимо одинаковый. То ли дезинфектанты те же, то ли у людей, приходящих сюда, общие вкусы на парфюмерию, то ли моются они с одинаковой периодичностью (редко), но запах этот можно отличить от других с закрытыми глазами.

Об этом думал Иван, сидя в коридоре следственного отдела, в ожидании, когда его пригласит следователь.

Недавно сделанный ремонт создавал впечатление аккуратной официальности помещения – безликости. Хотя люди, ходившие взад и вперед, пытались смягчить это впечатление. Их одежда, состоявшая в основном из джинсов и разноцветных маек или рубашек, преимущественно темного цвета, призвана была успокоить посетителей, как бы говоря, что ничего страшного не происходит, здесь обитают такие же люди, и они не страшнее других. Ну, может быть, только своими обязанностями, но обязанности существуют сами по себе, а люди – сами по себе, и лишь иногда они должны им, обязанностям, подчиняться, и ничего с этим не поделаешь. Главным в этом было то, что все, тут находящиеся, – люди, и значит, есть надежда на понимание.

В соседнем кабинете раздался громкий смех, и открывшаяся дверь выпустила двух молодых людей.

– Идем покурим, – сказал тот, что вышел первым, высокий блондин в черной ветровке.

– Пошли на лестницу, пока шефа нет, – ответил коренастый темноволосый приятель.

Они прошли мимо Ивана, даже не взглянув на него. Он на всякий случай улыбнулся: вдруг посмотрят на него. Но нет. Он продолжал ощущать себя одиноким в том состоянии или, вернее, в той ситуации, в которой оказался.

Дверь кабинета следователя Дворянкова распахнулась, и Иван увидел знакомое лицо.

– Вы Остров? – спросил тот.

– Да, – ответил, вставая со стула, Иван.

– Чего же вы не зашли? Я ждал вас.

– Так я думал, вы меня позовете.

– Я же передал охране пропуск и сказал, чтобы вам объяснили, как ко мне пройти.

– Ну, я не знал… и вот ждал. Думал, меня позовут.

– Теперь мне надо отойти к руководству. А что у вас? Почему вы хотели со мной встретиться?

– Понимаете, я хотел кое-что объяснить, – неуверенно начал было Иван.

– Это по делу священника Феодосия?

– Да.

– Так там еще экспертизы не закончены. У вас что-то важное? – нетерпеливо спросил следователь.

– В общем, да. Думаю, это очень важно, – и Иван опустил голову.

– Давайте так сделаем. Напишите заявление, а я приобщу его к материалам расследования. Можете оставить его в канцелярии.

– Было бы лучше, если бы вам лично, – тихо проговорил Иван.

– Ладно. Мне надо идти. Я вернусь через полчаса.

– А где можно взять бумагу и ручку?

С видимым раздражением следователь вернулся в свой кабинет и вынес пару листов бумаги и шариковую ручку.

– Вот, – передал он это Ивану. – Садитесь вон там, – и он указал на стол, стоявший чуть дальше по коридору. – Я скоро вернусь.

Оставшись один, Иван сел к столу и задумался.

Следователь Дворянков был очень симпатичным мужчиной лет сорока. Лицо его сохранило какие-то ангельские черты детства, и лишь взгляд и изгиб линии губ говорили о том, что это уже взрослый и ответственный мужчина. В нем почти не угадывалась воля, но это компенсировал интеллект, который ощущался, будучи растворенным в общем образе. Ему можно было доверять. Хотя предопределить победу человеческого разума над государственным мышлением было невозможно. А может быть, причина была всего лишь в прическе. Она напоминала своей аккуратностью комсомольские стрижки семидесятых годов.

Сам следователь на Ивана почти не обратил внимания. Волновало его то, что сроки расследования по делу об убийстве Шевчука подходили к концу. Надо было продлевать сроки содержания под стражей его сожительницы и главной подозреваемой Никольской. Никаких свидетелей той бытовой ссоры не было. Экспертиза не могла дать однозначного заключения, и так далее, и так далее.

Шеф его вызывал для объяснений о сроках направления дела в суд и наверняка для того, чтобы подбросить еще пару дел, хотя у него в производстве и так уже одиннадцать, и пять материалов, ждущих принятия решений. Это угнетало. Вернее, угнетало не то, что много работы, а то, что нескончаемый поток ее превращает жизнь в однообразную рутину, в которой нет просвета и надежды на настоящую жизнь.

Его ожидания оправдались, и, когда он возвращался в свой кабинет, в его мыслях уже не было ни разговора с шефом, ни заявителя, которого он увидел стоящим у двери.

– Вот, написал, – сказал Иван, протягивая листок бумаги.