Анатолий Постолов - Речитатив

Самолет разметал мутную завесу косматых облаков и под фюзеляжем возникли пересекающие друг друга трассы улиц и хайвеев – безбрежный океан, перфорированный радужными лимбами фонарей и простроченный бегущими во всех направлениях автомобильными огнями.

Виола очнулась от дремоты, потерла глаза и посмотрела в иллюминатор.

– Ой, как красиво! – сказала она. – Жюль, ты только взгляни…

– Верю тебе на слово, – пробормотал Юлиан, позевывая и переставляя часы. – В Нью-Йорке сейчас полтретьего ночи и, честно говоря, я уже готовенький, чтоб нырнуть в родную берлогу…

Самолет шел на снижение. Вечерний Лос-Анджелес расстилался внизу пестрым, уходящим за горизонт ковром.

Четырехдневный нью-йоркский отпуск пролетел как одно мгновение, и если бы существовала прикладная теория законов физики применительно к современным мегаполисам, то город Нью-Йорк стал бы прекрасной иллюстрацией нового вавилонского столпотворения, когда энтропия языка и его носителей, помноженная на информационный бум, создают ударную волну наподобие преодоления звукового барьера суперсоником. Неопытного путешественника эта волна просто-напросто сбивает с ног, опытного – слегка оглушает, но после непродолжительной контузии он, вливаясь в городскую толпу, становится воспроизводящей молекулой этого современного бедлама.

Впрочем, Нью-Йорк приготовил для Юлиана и Виолы свою особую программу. Все четыре дня в городе лил дождь, словно продолжение сериала начатого ночной лос-анджелесской мелкотравчатой поливкой накануне их отлета. И они, отвыкшие от настоящей сезонной погоды после жаркой калифорнийской осени, с немалым удовольствием гуляли по мокрым мостовым Манхэттена, заглядывали в галереи Сохо и, проголодавшись, покупали на шумном перекрестке горячие сосиски и тут же, не отходя от тележки колоритного нью-йоркского вендера, их поедали. Вечера они проводили в Нью-Джерси в загородном доме Якова, брата Юлиана, куда на эти четыре дня из своей бруклинской квартиры подселилась Анна Григорьевна, их мама. Достать билеты на модные бродвейские шоу так и не не удалось. «Слишком короткий ты мне дал тайм-аут, – посетовал Яков. – Все распродано, даже старые связи не помогли». Но этот факт ничуть не испортил нью-йоркского отпуска.

Они отдались без оглядки необыкновенной музыке этого города, в котором невидимый диск-жокей легко импровизировал, меняя старые винилы на современные компактные диски, создавая бурлескную смесь звуков: от водевильных джаз-тэпов и стремительных бип-боповых диффузий до синкопирующих рапсодий Гершвина и чарующих трелей девочки из Страны Оз. А далеко за полночь, когда они без задних ног валились в кровать, Юлиан включал джазовую станцию, которая с полуночи до утра крутила свинги, и они засыпали под звуки лунной серенады, обволакивающие тело, как шаль из прозрачно фосфорецирующего газа.

Прогуливаясь по мокрым улицам, они, не сговариваясь, то ли по сигналу внутренних мыслепотоков, то ли по какой-то чисто внешней детали (вроде обрывка прошлогодней афиши с упоминанием концерта, посвященного юбилею восстания в варшавском гетто), вспоминали ясновидца и сделанное им накануне достаточно шокирующее и в то же время заманчивое предложение: провести интересный психологический эксперимент в самом сердце Беверли-Хиллз, в двух шагах от фешенебельной Родео-Драйв. Виола из дипломатических соображений старалась пореже упоминать имя московского гостя. Юлиан принял правила игры, и все разговоры велись вокруг чисто технических вопросов: методики работы с русскоязычной клиентурой и музыкальной подборки. Они делили обязанности и роли. Виола взяла на себя музыкальную часть. Она собиралась записать на компактный диск отрывки из музыкальных пьес – как классику, так и популярную музыку в инструментальной оранжировке.

– А что если все это большой мыльный пузырь? – спросил однажды Юлиан. – Суди сама. Что я имею на руках? Обыкновенный рабочий офис. Причем, небольшой, скромно обставленный; единственное, что дает ему внеземной статус, на мой взгляд, – это неумеренно высокая рента. Я понимаю, рядом самая дорогая улица в мире, но, господа, я же ее не вижу даже из своего окна, перед которым растет большая магнолия.

– А твой странный сон, – возразила Виола. – Этот старик-немец с его детскими воспоминаниями, и вдруг – всё отражается в твоем, как бы чужом сне, а комната словно приоткрыла сцену из вагнеровской оперы.

– Да, это пожалуй единственная зацепка, – согласился Юлиан. – И ты знаешь, у меня недавно было странное дежа-вю, связанное с этим сном, я тебе не успел рассказать: неделю назад поднимаюсь в лифте с какой-то женщиной, явно незнакомой и в то же время появляется ощущение, что когда-то давно знал ее. Лицо очень бледное, благородное, почти без косметики. Слегка подкрашенные глаза. Узкие губы. Немножко напоминает Марлен Дитрих. Рассматривал я ее секунд десять, не больше, и, выходя из лифта на своем этаже, кивнул ей, она ответила равнодушно-вежливой улыбкой. А когда уже подходил к своему офису, вдруг вспомнил кусок из сновидения: какая-то женщина в черном платье, похожая на мою случайную встречу в лифте, мечется в толпе, оцепленной автоматчиками, вдруг немецкий офицер бросается к ней и начинает вырывать из ее ушей сережки; она поднимает руки, чтобы защититься, а он срывает кольца с ее пальцев и бросает в большой картонный ящик… А там уже сотни колец, сережек, разных украшений…

– Жюль, комната с тобой коммуникирует, ты что, этого не понял? Вместо того чтобы капризничать и отворачиваться от нее, повернись к ней лицом.

– У меня никак не складывается в голове это трио: комната – музыка – космос. А если один из трех элементов фальшивый – значит, пьеску освистают в первом акте?

– Комната не открылась тебе полностью, потому что Варшавский прав – ее надо включить, настроить на твой канал. Если комната действительно своего рода конденсатор космической энергии – значит надо создать проводящие каналы, чтобы пропустить энергию через пациента, а музыка и есть тот самый проводник. Ты улавливаешь, что я хочу сказать? Это поющая энергия, но не каждое ухо услышит. А пока комната – как рояль, за который посадили ребенка, вот он и стучит по клавишам безо всякого смысла, но извлечь гармонию не может.

– Это в тебе, компьютерщице, случайно проснулся лирический герой, – возразил Юлиан. – С точки зрения прагматика вся мулька Варшавского – плацебо, только вместо таблеток тебя ловко одурманивают набором порционных фуг и прелюдий…