Анатолий Постолов - Речитатив

– Вы лжете, лжете!

Она вскочила, чувствуя, что задыхается, с отчаяньем рванула ворот своей блузки и, поймав рукой крестик, сильно сжала его.

– Я не лгу. Я не умею лгать, – сухо произнес Варшавский. – Но если бы даже у меня был подобный умысел, знайте: этот крестик, спасает от лжи, но не спасает от правды. А правда бывает безжалостна и неумолима, но не открыть ее – значит поступиться ею. Вы хотите услышать правду? Вы готовы к ней? Ведь она может ударить и ударить больно… Когда-то вы уже были близки к тому, чтобы стать матерью, но ничего не получилось. У вас случился выкидыш. А возможно, даже два!

– Откуда вы знаете? – ее как подкосило. Она беспомощно опустилась на стул. Голова у нее кружилась.

– Откуда я знаю? – он сделал наигранно-недоуменное лицо. – А вы так и не поняли, что мне дано высшее знание, провидческая сила увидеть прошлое и заглянуть в будущее? Так и не поняли… Хорошо же Юлиан заморочил вам голову, настроив против меня. Ну, так знайте: все, кто входит в нас, все они – мужчины и женщины – оставляют незримый, но судьбоносный след в наших тонких телах, независимо от того, любили мы их или просто временно пользовались ими… Как оставляют свои рубцы и пустоты дети, вытащенные из тела женщины щипцами или потерянные в результате тяжелой беременности. Они все стоят за нами, будто тени в живой очереди, они протягивают к нам руки, зовут нас из вчерашнего дня или гонят нас от себя прочь, но ни мы, ни они не можем разорвать эту цепочку, ибо они так же обреченно привязаны к нам, как мы к ним.

Варшавский неожиданно сделал шаг к Виоле, и она вскочила, поворачиваясь, чтобы выбежать из комнаты. Он схватил Виолу за руку:

– Не уходи, – глухо сказал он. И его глаза метнулись, как попавший в капкан зверь. – Не уходи… ты заслуживаешь лучшего. Я могу быть отцом твоего ребенка. Потому что во мне истинная сила, в моей животворной сперме. И сын, которого ты родишь, станет другом и соратником мессии, и это оправдывает всё, и может быть, нам откроется великое таинство Второго пришествия. Вот тогда ты поймешь, что полнота счастья…

– Оставьте меня! – она всхлипнув, вырвала свою руку и выбежала из комнаты. В приемной уже сидело несколько человек. Ни на кого не посмотрев, она толкнула дверь, чувствуя за спиной их взгляды, и понеслась вниз по лестнице, споткнулась и чудом не упала, сумев ухватиться за решетку перил, но подвернула ногу; туфелька слетела с ее ноги и, покатившись вниз, беспомощно осталась лежать на предпоследней ступеньке.

Она никак не могла вставить ключ в замок зажигания, наконец машина завелась, но она продолжала проворачивать ключ… Ее словно парализовало, и только услышав, как заверещал стартер, она разжала пальцы и, не взглянув в боковое зеркало, отъехала от бордюра. Какая-то машина взахлеб сигналила ей… Она будто оглохла и чуть не проехала на красный сигнал светофора. В машине была дикая духота: сиденье, дверца и руль раскалились на солнце, пока машина стояла запаркованной, и теперь обжигающие мазки лепилась к ее икрам, локтям и ладоням, она этого даже не чувствовала, как не понимала, куда едет и зачем. Только оказавшись на каком-то перекрестке, где долго горел красный свет, она словно очнулась, услышав из джипа с откинутым брезентовым верхом, притормозившего рядом, надрывные, искаженные вопли рока: «I\'m on the highway to hell!» [11] И тут ее взгляд упал на вывеску перед элегантным фронтоном трехэтажки напротив: «Nordstrom». Это был один из популярных торговых центров Лос-Анджелеса. И она въехала в подземный гараж, долго кружила по пандусам и коридорам, пока наконец не нашла место чуть ли не в самой тупиковой точке этого улиточного лабиринта. Виола запарковала машину и, поднявшись на лифте, оказалась в ярком многолюдном зале универмага.

Она блуждала, как сомнамбула, среди опоясанных броскими тканями, задрапированных в тяжелый бархат и строго расчерченных плиссировкой манекенов, радуясь их немому соучастию в отрешенном мирке вещей, и они обращали к ней безжизненные глаза, проплывая мимо в своем красивом безразличии, в облаках воланов, буфов, сборок и бантов, разбрасывая, как конфетти, муаровые блестки, созвездия бисера и перламутровые фасады пуговиц и застежек.

Это кричащее, мурлыкающее и лепечущее на своем языке многообразие полностью захватило ее, и она с тупым и радостным упоением погрузилась в напоминающее павлиний хвост женское царство, забыв обо всем на свете и с покорностью рабыни отдаваясь шелковистому, свежепахнущему, чарующему соблазну вещей…

В какой-то момент она остановилась, стала перебирать все, что было ею выхвачено из богатого магазинного ассортимента: комбинации, юбки, шали, ремешки и сумочки, уложенные в глянцевые бумажные мешки с витыми тесемками, лаская руками и в то же время придирчиво рассматривая их узоры и фасоны… Неожиданно что-то вне этой клетки, затоваренной вещами, привлекло ее внимание. Она подняла глаза и в нескольких шагах от себя увидела ребенка, мальчика лет пяти, он растерянно крутил головой, будто искал кого-то, взгляд его остановился на ней, и он, улыбнувшись, громко закричал:

– Мама!

Виолу в этот момент ударила оглушающая, сбивающая с ног сумятица чувств, в голове мелькнула дикая мысль, что этот мальчик – ее ребенок, потерянный на четвертом месяце беременности за несколько лет до встречи с Юлианом, но чудом выживший и спрятанный от нее. И она пошла к нему, протягивая руки и шепча пересохшими губами: «Сыночек, кроха моя…» И в ту же секунду из-за ее спины выскочила высокая женщина в черной лайковой куртке и с птичьим щебетанием бросилась к малышу, прижимая его к себе и что-то строго выговаривая…

Виола сделала шаг в сторону и медленно опустилась на край небольшого постамента, уставленного разновеликими столбиками с бижутерией. Голова ее кружилась. Кто-то над ней произнес: «Вам дурно? Вызвать врача»? Она только качала головой, не в силах разговаривать. Потом мужская рука с золотым перстнем легла на рукоять тележки, в которую она вцепилась, как птица, потерявшая способность взлететь, – обреченно и отчаянно, сдавливая побелевшими пальцами никелированную сетку, и она услышала спокойный мужской голос:

– Как вы себя чувствуете? На вас лица нет.

– Все хорошо, – сказала Виола, повинуясь традиционной американской манере скрывать свои переживания, и беспомощно подняла глаза. Перед ней стоял мужчина в голубовато-сером костюме, со скупой дежурной улыбкой на круглом лице. На его мизинце мерцал золотой перстень с шестиугольным агатом.

– Меня зовут Энди. Я менеджер магазина, – сказал мужчина. – Я за вами уже полчаса как наблюдаю. Вам, считайте, повезло. Вы вовремя остановились. Мне с подобными сценами, к сожалению, приходилось сталкиваться не один раз. Мы это явление называем «нордстромания». Почему-то случается почти всегда с женщинами… Просто какая-то болезнь, а может быть, попытка сбежать от реальности. Я все же немного психолог по роду работы… Хочу дать вам совет: сходите в кино, развейтесь… Какой-нибудь легкий триллер или глупая комедия – самое милое дело. Иллюзия кино вам обойдется намного дешевле, чем иллюзия вещей, за которые, судя по вашему выбору, надо было бы уплатить несколько тысяч…