Николай Крыщук - Кругами рая

И вот авторитет теперь, получается, просто, ординарно нашкодил? Если даже и виниться, то непонятно, в каких выражениях. Такая роль была ему не знакома.

Неожиданно и в воспоминание ГМ о Тане прокралось что-то его раздражающее. Вдруг эта влюбленно и тревожно глядевшая на него женщина показалась ему теплолюбивой птичкой, которую ветер и жажда новизны занесли в чужую голодную блокаду, и, мало того что она разбросала остатки съестного и заставила всех переменить позы, которые они экономно выбрали для выживания, так вот теперь еще и за нее надо было отвечать.

Это была плохая мысль, очень плохая. Она лишний раз убедила ГМ, что в нем что-то серьезно и, может быть, окончательно разладилось.

АЛЕКСЕЙ ОТДАЕТ ПОСЛЕДНЮЮ ДАНЬ ПЬЯНСТВУ ШКАЛИКАМИ. СМЕРТЬ ГРИНИ, ПОСЛЕ КОТОРОЙ ИСЧЕЗАЕТ И ЕГО УБИЙЦА, УСПЕВАЯ ЗАФИКСИРОВАТЬ МИГ СВОЕГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ

Дождь пошел, как только Алексей соскочил на платформу. Кусты и деревья щенячились под ветром, листья сверкали у фонарей, шла большая баня. Нельзя было представить лучшей иллюстрации к выражению «равнодушная природа», если иметь в виду, конечно, ее отношение к состоянию конкретного человека. В данном случае Алексея. Впрочем, сам человек, подняв воротник куртки, на это никак не реагировал.

Магазин был закрыт, в буфете вино не разливали, зато за спиной буфетчика виднелась целая полка шкаликов. Алексей загрузил сумку шкаликами, переплатив раз в десять; один шкалик выпил тут же у забора и отбросил в канаву. В ответ раздался зобий вздох или клект лягушки, хотя лягушек в канаве видно не было.

Экзюпери услышал в зобу лягушек звон бубенчиков. После удачного возвращения из-за облаков может почудиться и не такое, думал идущий против ветра и дождя Алеша. В определенном смысле его положение изменилось не менее кардинально, чем у летчика Экзюпери, но звона бубенчиков он не слышал. Вероятно, лягушки по-разному приветствуют тех, кто вернулся из полета, и тех, кто, как он, спустился с небес.

Алексей удивлялся себе, тому, например, что его не оставил юмор, а еще – способность считать деньги. Всю дорогу к даче он только и делал, что подсчитывал в уме, во сколько раз дороже обошлась водка в буфете. В конце концов вышло в пять и семь десятых раза. Это понятно: шкалики и вообще дороже, плюс буфетная наценка.

«Прибыльное дело, – думал Алексей. – А если добавить экзотики? Завести попугая, который бы за умеренную плату доставал из коробки записки с сюрпризом или просто словом "счастъе“. Достав такую записку, попугай должен непременно крикнуть: "Душ-шевно поздр-рав-ляю!“ Можно научить. Дело техники. Похожая история была в каком-то старом военном рассказе. Женщина ходила на базар в надежде, что ей выпадет жизненно необходимое "мыло“, но птица всякий раз доставала из корзины "счастъе“. Трагический, в общем, сюжет…»

Дача как будто сама шла Алексею навстречу, так быстро он до нее добрался. Заглянул на всякий случай под шляпу Утесова – ящерки не было. Если это и огорчило его, то самую малость. Алексей надел на себя шляпу и тут же осуществил желание выпить под дождем по случаю потери друга.

Возвращая шляпу столбу, он заметил торчащую из-под ленты записку. Любопытство овладело им. Вообще он продолжал функционировать как совершенно неповрежденный человек. Мысль об этом наполнила его веселой, здоровой злостью. «Вы меня уже, наверное, не помните, а я вас сразу узнала, – было написано на листке. – Поверьте, я не из поклонниц и то, что я к вам испытываю, больше, чем просто любовь…»

Алексей скомкал записку и бросил ее под дождь. Должно быть, здесь действительно жил когда-то артист. Послание слегка запоздало. От слов «больше, чем просто любовь» его чуть не вывернуло. И каким образом эта глупость стала теперь едва ли не главным слоганом на ТВ? Неужели из глупостей, как из афоризмов, вечность производит свой отбор? Или да – восторженный стиль гимназистки входит в перечень эротических соблазнов. Осень империи. Ну конечно. Старческие грезы вырастают в цене.

Печка, протопленная вместе с Ксюшей, еще грела, в комнате было тепло, пахло едкой горечью залитого огня. То есть бездомностью. Немного пепельного инея на головешки, чириканье птичек в небе и свора собак, сбежавшихся на поживу.

Вся эклектика дачного уюта, однако, была в сохранности. Круглый стол с кремовой скатертью и пятнами черничного варенья. Стулья и рабочий столик у окна типовые, из ДСП, оклеенные светлым шпоном. Шкафчик-этажерка с книгами и дисками – из карельской березы. Главной достопримечательностью был огромный кожаный диван с высокой спинкой. Такие Алексей видел в кабинетах, из которых еще не выветрился дух «культа личности». Деревянные подлокотники, в углах твердые кожаные валики, в торцы которых вдавлены тоже деревянные плашки с растительной резьбой. Подобие короны по верху спинки. И сама эта кожаная спинка, спина… Она поднималась почти под потолок. В сущности, понял Алексей, это был набитый конским волосом трон для «трех толстяков».

Алексей расположился на нем, с удовольствием ощущая чрезмерность пространства по краям. Придвинул стол, расставил на нем шкалики в армейском порядке, как молодых лейтенантиков, и вынул из сумки пиццу, купленную в том же буфете. Пицца была холодная и сырая, в целлофановой обертке. Он подцепил обертку ногтями и аккуратно развернул. Затем треснул винт шкалика, затем, опустошенный, он был послан на другой край стола. Лишь после этого тостующий и тостуемый в одном лице надломил край пиццы и стал ее с придыханием жевать.

– Русский характер, – произнес он вслух. – Только после третьей! И то фактически занюхиваем.

Состояние его было крепкое и правильное. Последняя дань пьянству. Уже завтра он даже не посмотрит в сторону этой заразы. Легкий корм для нервической фантазии, чем он неумеренно и пользовался. Но сейчас никакой нервности Алексей в себе не чувствовал и даже не пытался строить предположения вроде: как эти фигуры у парадной познакомились? знала ли Таня, кто он? знал ли отец про них с Таней? и точно ли это был любовный поцелуй или ему показалось? Жалко было не себя, а матушку, которая билась, должно быть, в это время в комнате-гробике над очередным шедевром. Никому не помочь, никого не спасти.

Нет, он не был тяжело ранен. Он был убит. Совсем другое дело. Сейчас все в жизни виделось ему проще, в том числе он сам. И не было нужды рассуждать. Слезы копились в горле и давили на него, но глаза оставались сухими. Никакого, ну никакого желания заплакать. Ком и есть ком, что-то типа опухоли, с ним ничего не поделаешь. А так – все нормально! «Трус не играет в домино!» – как говаривал их военврач, перемешивая костяшки на лазаретном столике.