Николай Крыщук - Кругами рая

Гриня уже было подумал, что милиционер перепутал залы. Но тут, увидев его, все оживились:

– Давай ложись! Что это ты, ей-богу! Пора уже опускать.

Гриня лег и задумался. А тут Смерть подходит:

– Вставай!

– Да как-то неловко, – отвечает Гриня. – Люди старались.

– Ну, смотри, – сказала Смерть и вылетела в форточку.

Только сейчас Алексей сообразил, откуда у Грини появилась эта последняя фраза. «Люди так старались. Неудобно». Тысячу раз он слышал это от бабушки, матери отца. По самым разным поводам. И всякий раз это значило, что можно и потерпеть, и пересилить себя, и маленько унизиться, и подыграть… Доесть не лезущий в рот пирог с черносливом, прочитать со стула стишок, выразить ликование по поводу рубашки с вышитым на груди петухом, которую, он знал точно, не наденет никогда, даже ночью. Но – «уважение к людям надо иметь». Терпеть не мог он эту ее рабскую ласковость и упертость. Но говорят же, что гены перелетают через поколение. Вот Гриня теперь и «уважил», сдох безропотно, как мотылек.

– Так вот ты как вяжешь? – злобно сказал Алексей, неизвестно к кому обращаясь, и ввинтил окурок в ненавистную пиццу.

Если есть Бог, то Он все подробно и хитро придумал. Гены, например. Ты мог свою бабку сто раз не любить и думать, что уж от нее-то свободен, но ее гены молча, ласково передались через батюшку, который свои гены приобрел по случаю (Великий Случай) от деревенского весельчака и героя хороводов. Вот, собственно, и все. Некого казнить!

Он знал в себе эту последнюю трусость перед человеческими мнениями и законами. Затея же с Гриней была трусостью вдвойне. Это Алексей только сейчас понял. Первая заключалась в иронии, которой он отсекал подозрения в сочувственной и родственной связи с героем. Вторая была погрубее, но и покруче. В сущности, завтра же можно было повернуть дело так, что это розыгрыш, что Грине его смерть приснилась, и спокойно продолжать сериал на федеральном канале. И денег, и славы будет, надо думать, больше. И фанаты наконец успокоятся.

От этой круговой поруки неумышленных, передающихся через любовь и поцелуи предательств и подстав стало ему так муторно, тяжело, тоскливо, больно, и боль не оставляла сомнений в том, что он прав.

На момент вся жизнь его как будто опустилась в слоистый туман, и все ему стало безразлично. Но не как бывает безразличен человек, его мнение и настроение, еда, погода или снежный обвал в горах, в котором погибли неизвестные люди. Ему было безразлично все, вся жизнь в целом, вся она ему была сейчас ничто.

Ощущение сильное, вовсе не похожее на апатию.

Алексей испытывал скорее ужас. Комната, в которой он оказался (теперь-то, в масштабе происходящего, стало яснее ясного, что дело не в этой связке – Таня, Алик, адрес, ключ, электричка, ящерка, что все это только видимость, и он не просто пришел сюда сквозь дождь и открыл дверь своим ключом, а оказался в этом именно месте и в это время посредством умелых действий неведомых ему сил), комната эта летела тоже сквозь безликие слои тумана куда-то вниз, светящимся клубочком, и он был внутри этого клубочка, вертелся, повинуясь его вращению, не испытывая ни дурноты, ни желания за что бы то ни было зацепиться, а только ужас и неопределенную гордость, оттого что ему удалось сохранить сознание и запомнить, зафиксировать неуследимый для других миг исчезновения.

ГМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ. СУПРУГИ ВНОВЬ НЕ НАХОДЯТ ОБЩЕГО ЯЗЫКА, НО ПРОИЗВОДЯТ ОБМЕН УЛЫБКАМИ

В первый момент Дуня испугалась. В дверь позвонили, хотя она никого не ждала, а Гриша открывал своим ключом. Но на пороге стоял Гриша, и это напугало ее еще больше, чем если бы звонивший оказался зловещего вида незнакомцем и туманно объяснил, что зашел посмотреть «одним глазком», как они тут устроились. Но все эти чувства тревоги и испуга были как будто намыты школьными красками на стекле и быстро исчезли.

– Что-нибудь случилось? Ты потерял ключ? – В голосе Евдокии Анисимовны не было строгого равнодушия, напротив, она была рада этому обычному и позабытому делу – встречать мужа. В борьбе с портретом был исчерпан, казалось, весь ресурс сложных чувств, после этого покой и любовь полагались ей.

– Да, – ответил Гриша и похлопал себя по карманам брюк. При этом с лица его не сходила ни к чему не относящаяся улыбка. Он оглядывался, словно в поисках знакомой вещицы, которая убедила бы его окончательно, что он дома. – То есть нет, – наконец произнес Гриша. – Просто решил позвонить. Как ты тут?

Чужестъ и необъяснимость улыбки были ничто по сравнению с этим вопросом. Дуня метнулась на кухню с легкостью, еще и для того, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы.

– Чай будешь? – Дуня уже убирала лишнее со стола. – Батон у нас скоро станет дороже пирожного, дороже икры, – послала она из кухни веселый донос на инфляцию. – Я купила «Фетахи». Есть остатки малинового варенья. – Мимоходом она оценила свой внешний вид в стекле шкафа. Глаза светились, стоячий воротничок подчеркивал осанку – хоть сейчас на концерт.

Как хорошо, что она успела сбегать в магазин! Пустой стол был бы сейчас… Это даже невозможно себе представить. Последняя, непрощаемая обида, намеренное оскорбление, хуже – флаг, воткнутый на полюсе холода. Если уж он позвонил. Как будто ее что догадало. Надо же? Чай она налила, как Гриша любил, не до краев – на палец от края.

– Малиной напоили? – напевно бормотал в это время Гриша, снимая в прихожей плотные, не по сезону ботинки. И сам себе отвечал: – Малиной напоили. – Потом подошел к Дуне сзади, обнял ее и поцеловал в затылок.

Выпивши, он всегда говорил загадками. И хотя от него шел легкий запах коньяка, Дуня видела, что он не пьян. И все же была в нем какая-то странность, выражение лица, которое он словно позабыл оставить на улице.

– Странно, – сказала она, – когда ты позвонил, мне представилось, что в дверях покажется какой-нибудь незнакомый человек, улыбнется радушно и спросит: ну, как вы тут устроились? Типа, без меня?

– Курьезный фантом, – тихо сказал ГМ. – Или бандит.

– И вот вошел вдруг ты и почти так и спросил, – весело пояснила Дуня.

Только сейчас, сидя напротив Гриши, Дуня поняла, до чего она устала. Конечно, она мечтала о славе и признании, о выставках в Париже и Лондоне, всерьез думала иногда про себя, что она гений, обидно было. Но так и все хотя бы время от времени про себя думают. В последние месяцы она действительно писала картины как сумасшедшая, но на страсть гения это было не похоже. Да и потом – гений, не гений…

Если посмотреть объективно, она давно уже превратилась в кокетку без поклонников и в домохозяйку без хозяйства. В телезрительницу, вот в кого она превратилась. Там, в этом «ящике», были все ее герои и знакомые. Глядя на экран, она переживала положенные ей за жизнь сокрушения и влюбленности, радовалась появлению на свет новорожденного и тревожилась, когда тот болел.