Александр Этман - На седьмой день: рассказы

...Позвонил Ленька. Сказал: «Привет!», спросил: «Какие планы?» Он ответил: «Выхожу на работу в три. Надо работать». Ленька сказал: «Может, не надо?» А он сказал: «До свидания». И повесил трубку.

Сегодня – ровно неделя, как умерла Ева. И пять дней, как ее похоронили. И четыре дня, как он понял, что остался один. Совершенно. Вот уже девяносто шесть часов он ходит, ест и спит с этим ощущением. Ощущением одиночества. Не почти, а по-настоящему физическим. Оно липкое, противное и властное. Противостоять ему сложно. Но нужно. Потому что ему еще только шестьдесят три. Как сказала вчера Рина, Ленькина жена. «Вам только шестьдесят три», – сказала она, вытирая посуду. Что, интересно, она имела в виду? Что умирать рано? Или что еще и жениться впору? Наверное, и то и другое.

Рина красивая и очень соблазнительная. В ее поведении и облике есть что-то, что притягивает к ней восторженные, томительные и просто плотские взгляды всех существ мужского пола – от стеснительных и прыщавых юнцов до стариков. Ленька ее ревнует, как любит. А любит безумно. Зря он на ней женился. Чтобы жить с такой, таким и быть нужно. Как, например, он. У него бы с Риной получилось. А Ленька другой. Поэтому – зря.

Он сварил и поел овсянку (Ева бы одобрила), запил молоком прямо из горлышка (Ева бы сделала замечание), оделся и вышел на улицу. До кладбища добрался за пятнадцать минут, подъехал к могиле. В Америке к могиле можно подъехать, кладбища расчерчены асфальтированными дорожками. Так, несомненно, удобнее и экономичнее в смысле времени. В Риге они с Евой тратили полдня на кладбищенский визит. Сначала ехали трамваем на базар, покупали цветы, потом троллейбусом до Института физкультуры, затем еще километр пешком и потом еще кружили по кладбищу – у Евы было много родственников, их могилы были почему-то разбросаны по территории, а посещали они непременно всех.

– Они и при жизни не очень ладили между собой, – сказала как-то Ева, имея в виду свою семью. – И жили не кучно, а в разных местах: кто в Задвинье, кто в центре, кто в Межапарке, кто вообще в Юрмале. Во второй половине девятнадцатого века евреям в Латвии разрешили владеть недвижимостью и, по-моему, тогда четыре брата Аптера, один из которых был моим прадедушкой, и поссорились. Они что-то не поделили. Что конкретно, никто уже не знает. Но с тех пор вражда стала главной традицией нашей семьи. Многочисленные двоюродные и троюродные братья и сестры воспитывались на живописных преданиях о коварном дяде Зяме или алчном дяде Марке и привыкали плохо относиться не только к пращурам, но и ко всем последующим поколениям коварных и алчных.

Ева стала, кажется, первой за чуть ли не сотню лет, кто стал объединять семью. Она устраивала семейные обеды и дни рождения. Поскольку и его, и Евин, и Ленькин дни рождения приходились на июль и август, то гостей приглашали на дачу. Это были мрачные и очень фальшивые торжества. Ленька называл их «пирами во время чумы». За столом собирались в принципе чужие люди, которые если и не ненавидели, то уж во всяком случае, недолюбливали, зачастуя даже толком не зная друг друга.

Иногда в семью – в качестве чьих-то мужей или жен – попадали веселые и интересные люди, но вскоре их просвещали в семейных кулуарах, и они становились такими же мрачными и фальшивыми, как все остальные. Была, правда, Эллочка, солистка филармонии, меццо-сопрано, с несползающим с лица выражением бесконечного восхищения происходящим, бархатной кожей и красивыми ногами. Она не стала ни мрачной, ни фальшивой, но в семье долго не задержалась, и история, связанная с ней и длившаяся, быть может, всего месяца четыре, оказалась единственным чрезвычайным происшествием в их с Евой семейной жизни.

Узнав и убедившись, Ева не стала закатывать ему никаких скандалов. Она позвонила своему двоюродному брату и сказала:

– Твоя певичка залезла в постель к моему мужу. Гони ее к черту. По моим данным, она спит также с концертмейстером.

Через час двоюродный брат позвонил Еве. Его интересовало, что Ева собирается делать со своим собственным мужем.

– Ничего, – сказала Ева.

– Почему тогда я должен разводиться? Какая разница? – спросил он.

– Разница состоит в том, – ответила Ева, – что он мой муж и отец Лени, а она – просто блядь. Ты понял разницу?

Больше он никогда не видел ни Эллу, ни двоюродного брата, но знал, что они развелись. Ева не разговаривала с ним сорок пять дней, потом неожиданно простила. Спустя много лет они сидели в шезлонгах на палубе круизного лайнера, и он спросил ее:

– Она правда спала с концертмейстером?

Ева закрыла глаза, потянулась и ответила с улыбкой:

– Откуда я знаю...

Сейчас он стоял один на колючем ветру и смотрел на Евину могилу. Он здесь, а она там – в мерзлой земле. Рядом, а далеко. И так уже будет до самой его смерти. И скорее всего, даже после. Это очень плохо. Без Евы плохо. Неинтересно. Незачем. Страшно. Страх пришел недавно. На День благодарения он приготовил индюшку. Она попробовала, сказала:

– Теперь я могу тебя оставить со спокойной душой – готовить ты наконец научился. И обещай мне, что ты будешь продолжать работать. Не сиди дома. Общайся с людьми...

И тогда ему стало по-настоящему страшно. Он и до этого понимал, что скоро придет день, когда она оставит его, но понимать – это одно, а тут Ева сама как бы включила счетчик. Значит, чувствует: она на финишной прямой. И скоро дорога кончится. А он останется на этой дороге. Однажды он проснется утром и не увидит, как она лежит рядом.

Так и получилось. Она ушла, а он остался... Надо работать. Наверное, она что-то знала. Ева плохого не посоветует...

Он сел в машину и связался с диспетчером. Потом позвонил хозяину, сказал:

– Дима, я вышел на работу.

– Как дела?

– Хорошо, – ответил он.

– Тормозные колодки не пора менять? – спросил Дима.

– Рано.

– Не забудь, ты всегда ездишь до последнего...

– Ладно...

У большого торгового центра в машину села молодая женщина с покупками из шести, наверное, разных магазинов. Ехали молча. Вернее, молчал он, а женщина разговаривала по телефону. Она рассказывала подруге о своих приобретениях. Потом она выключила телефон, усмехнулась.

– Что? – спросил он.

– В каком смысле?

– Почему вы усмехнулись? Если не секрет?

Женщина подумала и спросила:

– У вас курить можно?

– Курите.

Она курила и молчала. А он сказал:

– Не хотите – не рассказывайте. Я понимаю: иногда бывает так, что не хочется разговаривать.

– Да там рассказывать нечего, – сказала женщина. – А вы откуда?

– Из России.

– Дедушка и бабушка моего мужа приехали, кажется, из Белоруссии.

– Здесь многие с родословной из тех мест.

– А вы давно приехали?

– Десять лет назад.