Александр Этман - На седьмой день: рассказы

Компания искала «специалиста по России с большими связями», как говорилось в рекламном объявлении «Чикаго Трибюн». Ее возглавляла миловидная женщина лет тридцати семи, беременная первым ребенком. Кроме нее в офисе находились еще две женщины – грустная дама сорока пяти лет и молоденькая секретарша.

По окончании моей краткой презентационной речи, произнесенной скромно, но с достоинством, грустная дама констатировала:

– Он не умеет говорить по-английски.

– Но зато я все понимаю – как собака, – сказал я, и продолжил, взрывая произношением слова и путаясь в паутине времен. – К тому же, вам нужен специалист по России, а не по Англии. А русским я владею отлично.

– У меня была собака, – задумчиво произнесла грустная дама. – Муж ее убил.

– Мэгги, – сказала хозяйка, – ты ходишь к психотерапевту?

– Каждый день, – отозвалась Мэгги.

Далее события развивались следующим образом: Мэгги плакала по собаке и еще чему-то столь же безвозвратно ушедшему, а хозяйка ее утешала и говорила, что скоро все изменится. Мне велели явиться в понедельник.

Я не опоздал. За столом сидела секретарша.

– А где все? – спросил я.

– Линда придет к двенадцати. А Мэгги она уволила еще в пятницу.

– За что?

– Алекс, наша компания разорилась. Я ухожу через две недели. Тебя уволят через месяц.

Но я доблестно продержался целый год. Линда готовилась стать матерью, а потом родила и на работе практически не появлялась. За чеком я ездил к ней домой. Я сидел в огромном кабинете с видом на озеро Мичиган и звонил в Россию. Из России звонили мне. Это было еще полбеды. Однажды мне позвонили из Швейцарии.

– Мистер Этман?

– Я – ответил я.

– Май нэйм из Андре. Ай эм колинг фром Лугано. Ду ю спик джерман? – поинтересовались на том конце.

– Ноу, – сказал я.

– Ду ю спик френч? – невозмутимо спросил Андре.

– Ноу, – сказал я.

– Ду ю спик итальяно? – упорствовал собеседник.

– Пикколо, – сказал я.

Тогда Андре спросил:

– Ду ю спик инглиш?

– Ноу, – сказал я.

В разговоре наступила вполне объяснимая пауза. Я услышал, как Андре сказал кому-то, очевидно сидевшему рядом с ним в неведомом Лугано:

– Гурам, ну че делать-то будем? Лох на любом языке разговаривать отказывается.

– Сам ты лох, – сказал я.

– Браток! – радостно закричали в трубке. – Слава Богу, браток! Мы так и думали, раз в объяве написано, что мочевина нужна, значит должны ж быть русские рядом. Тебя как зовут? О, Санек, слушай сюда. Мочевина есть, олово и медь в виде проволоки. Нужны компьютеры и сигареты. Давай к нам. Примем по высшему... Конкретно...

Самое удивительное, что мы действительно кое-чего покупали и продавали. Линда удивлялась. Я съездил в Швейцарию, Италию и в Москву с Ригой. Визы мне делала некто Соня – благообразная старушка, имевшая контакт с Интуристом. Она много курила, и, затягиваясь, говорила низким голосом:

– Сашенька, зачем вы возвращаетесь в эту страшную страну? У вас ведь и грин-кард еще нет. Вас арестуют и сошлют в Сибирь. Когда мы приехали в Америку, нам выдали грин-кард прямо на пароходе. А вы – беженец, Америка не станет вас выручать...

Потом партнеры в Лугано погрызлись и пострелялись между собой. А потом Линда сказала, что она снова беременна и предложила мне купить у нее компанию по какой-то совершенно неразумной цене. Я обиделся и сел на пособие по безработице. Партии компьютеров бороздили просторы Мирового океана. От нечего делать я стал посылать статьи в «Новое русское слово» и лос-анджелесскую «Панораму». Их печатали, я получал гонорары и лестные отзывы. Кроме того, впервые в жизни я завел дневник. Он не отличался аналитикой. Запись от 23 июля 1991 года, например, выглядит так: «Завтра у Милы день рождения. Может, газету открыть?».

...Выслушав все «против», мы с женой проголосовали «за».

– Ты будешь продавать рекламу, – сказал я ей. – А я писать.

Ей бы возмутиться, вспылить, отказаться. Но она, к сожалению, согласилась.

– Как назовем газету? – спросил я. – Предлагаю варианты: «У озера», «Чикагская правда», «Русский Чикаго», «Время», «Русский базар».

– Нужно, чтобы было слово «Новое», – сказала жена. – Как у «Нового русского слова».

«Новое русское слово» пользовалось в нашей семье таким же непререкаемым авторитетом, как Спартак у римских рабов и «Правда» у ортодоксальных коммунистов.

– «Новый русский», – сказал я, даже не подозревая о том, что предвосхитил будущее. Тогда еще не было новых русских, вернее, были, но старые и, в основном, евреи.

– Не-а, – сказала она.

– Новый... – протянул я.

– Свет, – сказала жена.

Теперь можно было подумать и о компьютере с русским шрифтом. Компьютер я купил у русских бизнесменов, торговавших чем-то очень серьезным на улице имени Линкольна. С русским шрифтом была проблема. Мой приятель Фима Сирота привел очкастого молодого человека, у которого шрифт был.

– Я нарисовал его сам, – гордо сказал человек, которому суждено было стать первым выпускающим первой русской газеты нашего города. И добавил: – Меня зовут Андрей. Я из Ленинграда. Женат на американке. Жру все американское. Пью все американское. С американцами же. Шучу так, чтобы они поняли. Ненавижу...

Шрифт Андрея оказался изумительно похож на старославянскую вязь. Почти таким же пользовался первопечатник Иван Федоров. Я сказал:

– Очень красиво. Когда мы будем печатать листовки по заказу какой-нибудь православной церкви, я обязательно вам позвоню.

Андрей сказал:

– Я нарисую новый шрифт. Я способный.

И нарисовал. Я стал писать. Андрей распечатывал мои сочинения по строчке, и я клеил их в подвале неосмотрительно купленного в кредит дома. А в это время моя жена продавала рекламу. Продать рекламу тяжело вообще, а продать рекламу в несуществующую газету – все равно что будучи австрийцем стать губернатором Калифорнии.

– Здравствуйте, – говорила жена хозяину или хозяйке русского бизнеса. – Мы готовим первый номер первой чикагской русской газеты.

– Замечательно, – говорили бизнесмены и бизнесменши. – Бог в помощь.

– А отрекламироваться? – спрашивала жена.

– А вот выпустите газетку, мы и посмотрим...

Тем не менее, героическими усилиями жены затраты на печать первого номера мы окупили. Для этого, впрочем, пришлось продать мой «Бьюик Ле Сейбр». Эта машина была потрясающим транспортным средством. Ее мне продали на второй день моего пребывания в Америке, и тот, кто это сделал, до сих пор убегает из ресторанов при моем появлении.

Сложность заключалась в том, что купить ее за бесценок согласился лишь один дилер в Эванстоне, а жили мы тогда в Скоки. Вернее, сложность заключалась не в этом, а в том, что к тому времени «бьюик» ездил только задом. Поэтому я выехал в Эванстон в четыре утра. По пустынной в этот час улице Демпстер мы с «бьюиком» беспрепятственно добрались до перекрестка с Найлс Центер Роуд. Там нас остановил полицейский. Он подъехал сзади, то есть уткнулся нам прямо в лобовое стекло.