Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Я уже привык следить за жизнью моего старшего брата издали — по посланиям мамы и по все учащавшимся появлениям «В. Сирина» в эмигрантских изданиях.

Последняя новость не столько ошеломила меня, сколько повергла в грусть: я снова понял, как сильно сожалею о разделившем нас молчании. Жаль, что он не женился на Светлане Зиверт, уж она-то не допустила бы, чтобы наше отчуждение продолжалось и дальше.

Прежде чем лечь в постель и утешиться трубкой, я написал брату короткое письмо — с дружескими поздравлениями. А несколько недель спустя получил печатное извещение:

Monsieur Vladimir Nabokov

Mademoiselle Vera Slonim

Maries le 15 Avril 1925

Berlin, 13, Luitpoldstrasse [101] Мсье Владимир Набоков и мадемуазель Вера Слоним сочетались браком 15 апреля 1925 года, Берлин, Луитпольдштрассе, 13 (фр.).

Почерк на конверте был мне незнаком — принадлежал он, тут и сомневаться нечего, Вере. Никакой личной записки к извещению не прилагалось.

Ладили мы с Уэлдоном замечательно. И в августе отправились на Лазурный Берег, где жил — в отеле «Уэлкам» маленького приморского городка Вильфранш-сюр-Мер — Кокто. Он уже излечился и теперь целыми днями писал и рисовал, а ночами заклинал бога музыки, играя джаз в отельном баре.

Мы приехали туда на ночном парижском экспрессе — train bleu, который он прославил не так давно в написанном им для Дягилева балетном либретто [102] Премьера балета «Голубой экспресс» состоялась в Париже в 1924 году. . Суровая консьержка — одна из тех устрашающих дам, каких видишь за стойкой каждой французской гостиницы, — отвела нас к номеру Кокто, однако, сколько она ни стучала в дверь, ответа не получила. Консьержка отперла ее своим ключом, и мы увидели знакомый хаос — книги, бумаги, рисунки, — но никакого Кокто.

Мы вернулись в вестибюль, и хмурая молодая алжирка, выйдя из кухни, сообщила нам: «Он вон там». Мы направились в сторону, указанную ее рукой, к лазурному морю, и действительно он был там: сидел в маленькой шлюпке и греб как безумный. На носу шлюпки стоял гологрудый отрок лет двенадцати, не более; судя по его лихорадочной жестикуляции, он призывал одетого в махровый халат Кокто с еще большей силой налегать на весла. За ними громоздился огромный американский военный корабль — словно преследовавший их. Иллюзия, разумеется, — до корабля было очень далеко, и он, несомненно, ничего не ведал о стремившемся к берегу маленьком суденышке.

Мы помогли вытащить шлюпку на берег. Мальчик выпрыгнул из нее — на нем только и было убранства, что набедренная повязка да остатки лаврового венка на голове. Губы и щеки его были безвкусно накрашены.

— Американцы прибывают сюда по морю и по суше, — такими словами приветствовал нас Кокто, — между тем как мой мудрый русский друг только суши и держится. Вы приехали как нельзя вовремя. Сами увидите. Ночь предстоит великолепная! Никогда не следует недооценивать преимущества глубокой гавани!

Он не ошибся. К полудню американский военный корабль встал в гавани на якорь, а через пару часов на мол высадились толпы развеселых моряков, к началу вечера наполнивших отель «Уэлкам», бывший, как выяснилось, заодно и борделем. Вино лилось рекой. Кокто аккомпанировал на расстроенной отельной пианоле аккордеонисту, скрипачу и трубачу. Проститутки, подобранные, по всему судя, так, чтобы удовлетворить самые разнообразные вкусы, приглашали своих все сильнее хмелевших клиентов на становившиеся все более разнузданными танцы. Мы с Уэлдоном сидели за столиком у входа в ресторан, в стороне от толкотни, и пили пастис, в чем нам составляла компанию парочка последних «enfants» Кокто — Жан Бургуэнт и Морис Закс.

Закса, завсегдатая «Быка», я знал в лицо, Бургуэнт же был человеком для меня новым, и мне никак не удавалось оторвать от него взгляд. Увы, чем дольше я его слушал, тем более пустым он мне представлялся, тогда как Морис — низенький и пухлый, плохо выбритый, всклокоченный — оказался собеседником совершенно очаровательным. Очень быстро он рассмешил нас до слез рассказом о том, как контрабандой вывез в Англию свою мать, которой грозил во Франции арест за подделку чека.

Уэлдон спросил у Закса, правду ли нам рассказывали о том, что стены его комнаты оклеены фотографиями Кокто.

— Чистую правду, — подтвердил Закс, — и перед одной из них я непременно молюсь на ночь.

Бургуэнту это показалось, похоже, на редкость забавным.

— По крайней мере, — сказал ему, приняв обиженный вид, Закс, — я не сплю в одной постели с моей сестрой.

— Мы с Жанной близнецы, — парировал Бургуэнт, — так почему же нам не спать в одной постели?

— Насколько мне известно, вы вовсе не близнецы. Близнецы — она и твой брат.

— Мы близнецы духовные, — заявил Бургуэнт, как будто это все объясняло.

Несколько лет спустя Кокто вывел этих близнецов в его «Ужасных детях».

— Меня зачаровывает порочность любого рода, — сказал Уэлдон. — Если вы влюблены в сестру, тут нечего стыдиться. Я для того и покинул Америку, чтобы найти людей, подобных вам. И вам, — он повернулся к Заксу. — Думаю, то, что вы — прислужники у алтаря Кокто, просто чудесно. Там, откуда я приехал, все такие скучные. До отвращения.

Закса его слова, похоже, смутили.

— Не уверен, что быть туристом, созерцающим несчастья других людей, так уж приятно, — сказал он.

— Ой, бросьте, — ответил Уэлдон. — Это именно то, в чем мы, американцы, сильны. А кроме того, мы можем себе это позволить. Что, несомненно, и нравится во мне Сергею.

Я сказал ему, что деньги никакого отношения к привязанности, которую я к нему питаю, не имеют.

Уэлдон, возведя брови, посмотрел на меня.

— Позвольте мне оплатить эту порцию выпивки, — попросил он. — И следующую тоже. Я отлично знаю, что все вы сидите на мели.

С сожалением вынужден сообщить, что никто из нас его предложение не отверг.

Время было уже очень позднее. Американцы вернулись на свой корабль, проститутки выпивали в баре по последней рюмочке, Уэлдон отправился спать, Бургуэнт и Закс тоже. Я, как и просил меня Кокто, постучал в дверь его номера. Он лежал на большой кровати, поверх одеяла, и что-то торопливо писал. Похлопал, не отрывая взгляда от бумаги, по покрывалу, показывая, что мне следует присоединиться к нему. А когда я стянул башмаки и удобно устроился с ним рядом, отложил написанное и сказал:

— Проклятая муза. Ладно, на этот вечер я с ней развязался. Теперь у меня есть вы, топ petit. Как приятно видеть вас на роскошном юге. Наверное, вам все здесь кажется чудесным, исцелованным небесами.

Я ответил, что наша семья обычно проводила лето в Биаррице, но я был тогда слишком мал и помню немногое.

— Я тоже попал на юг в раннем возрасте, но, уверяю вас, не с моей семьей, — сказал Кокто. — Нет, когда мне было пятнадцать, я сбежал из дома в Марсель. Я был глуповатым маленьким романтиком, опьяненным писателями наподобие Жюля Верна и Пьера Лоти. Старуха-вьетнамка подобрала меня, заблудившегося в доках, и отвела в старый квартал города, на рю де ля Роз. Я сказал ей, что возвращаться домой не хочу, поскольку мои родители — чудовища, в чем не было, впрочем, ни грана правды. Год я прожил в этом квартале под чужим именем: один тамошний мальчик утонул, и мне достались его документы. Работал в китайском ресторане, бывшем также fumerie [103] Курильня (фр.). и борделем. Курили там все, опиум был наилучшего качества. Но я, слишком юный, в опиуме не нуждался, зато другие предлагавшиеся в этом заведении удовольствия изучил весьма основательно.