Николай Дежнев - Принцип неопределенности

— Так как народец-то, — повторил свой вопрос Иван Васильевич, — горе лаптем хлебает, мыкается?..

Кравчий разлил по кубкам греческую мальвазию, Серпухин тяжело сглотнул.

— Не то чтобы совсем, великий государь, люди ухитряются, выживают! Нищих много бродит по стране, бездомных…

— Вот, значит, как! — то ли не сумел, то ли не пожелал скрыть свое удивление царь. — И враги, и недоброжелатели на границах?..

— Да навалом! — подтвердил Серпухин, обрадовавшись, что Грозный позволил ему жестом промочить горло. — Многие нынче от государства нашего отложились, Юрьев, Полоцк и Нарву поотнимали…

Увлекшись, Мокей выпил кубок до дна. Слуга уже подавал ему второй с искрящимся на свету бургундским. Отменное вино веселило кровь, рождало в сердце легкую, как песня, радость. Жизнь, если особенно не приглядываться, бывает прекрасна, надо только уметь ею наслаждаться.

— И на Востоке, и на Западе напирают, — продолжал вошедший в раж Серпухин, — Сибирь, которую Ермак ходил воевать, совсем почти обезлюдела, в Крыму забирают власть татары…

Иван Васильевич слушал, и выражение его глаз менялось, на дне их появились всполохи жестокого, всепожирающег о огня, которые он поспешил притушить. Покачал обрамленной прядями жидких волос головой:

— Как же это людишки-то так поизмельчали? Как дошли до жизни такой?

— Как?.. Честных во власти мало, вот и докатились! — Не дожидаясь кравчего, Мокей плеснул себе в кубок романеи. — Прогнило все насквозь, великий государь, положиться не на кого…

— Пьют? — предположил Грозный, бросив проницательный взгляд на гостя.

— Не просыхают, — в тон ему ответил Мокей, — да еще отменили государеву монополию на водку, казенной торгуют все, кому не лень…

Выражение лица великого князя Московского стало почти что скорбным.

— Больно мне, Мокейка, такое слушать! Ведь это какой убыток казне! Я понимаю, мздоимство там или казнокрадство — это наше, исконно русское, от них никуда не убежать, но как можно обойтись так с водкой!.. — Вздохнул. — Жаль, не дожить, всех бы на кол пересажал…

После этих слов государя наступило долгое молчание. Пить продолжали, но без разговоров, думая каждый о своем. Кравчие, кланяясь от дверей, принесли новые кувшины с вином. Слуги, двигаясь бесшумно, сняли со свечей нагар. На поставце появились свежие, с пылу с жару, пироги и большой жбан с ярко-желтым медом. Грозный к происходящему оставался безучастным. Наконец, хмурясь, спросил:

— Ну и кто, по-твоему, во всем этом виноват?..

Серпухин с ответом не задержался и на долю секунды. Ни один мускул не дрогнул на его раскрасневшемся от вина лице:

— Ты, Иван Василич, ты и положил начало бардаку!

От неожиданности Грозный аж подпрыгнул:

— Как смеешь, смерд! Да я тебя за такие речи…

— Сам же спросил! Или правда глаза колет? — вконец отвязался успевший порядком набраться Мокей. — Манеру взял: как что — сразу на кол! А ты прими на себя труд, послушай и постарайся понять. Это тебе не послов грозными речами стращать и не к бабам под подол лазить, тут головой работать надо…

Поставленный такими речами в тупик, Грозный колебался:

— Что ж, пес шелудивый, говори, но коли возведешь на меня напраслину!..

— Знамо дело, — перебил его с издевательской ухмылкой Мокей, — тут же голову под топор или сам на дыбу!

Прихватив с собой кувшин с мальвазией, Мокей переместился с табурета поближе к царю, не спрашивая разрешения, наполнил его кубок. Зашептал:

— Слышь, Иван Василич, людей своих отошли, негоже им такие речи слушать!

На столь решительный шаг Грозный согласился не сразу:

— Помнится, ты вроде как собирался меня ножичком!..

— Да ладно тебе, великий князь, пургу-то гнать! — перебил его Серпухин. — Если бы от этого на Руси хоть что-то зависело, у нас правители менялись, как картинки в калейдоскопе… — и, выждав, когда последний слуга закроет за собой дверь, продолжал: — Знаю, горько тебе будет слышать, но хоть ты мне и друг, но истина дороже! То, что ты накуролесил, пагубно сказалось на всей нашей истории. Слово «менталитет» знаешь? Так вот, его-то ты народу и испоганил. Да ладно тебе делать страшные глаза, видали еще и не такое! Давай лучше за здоровье!..

Чокнувшись со звоном кубками, закусили мальвазию теплыми еще расстегаями.

— Вот ты говоришь национальный характер, — подсел Серпухин ближе к Грозному, хотя тот словом об этом не обмолвился, — а спрашивал ли ты себя, откуда в нем появились вороватость и дикая, до скрежета зубовного, зависть? А недоброжелательство?.. — Приобняв монарха за плечи, Мокей с укоризной заглянул ему в лицо. — Не ты ли, Василич, их насаждал? Не один ты, это верно, были и окромя тебя умельцы, но кто положил почин? На хрена — и это еще очень мягко сказано — тебе понадобилось закабалять крестьян, отнимать у людей последнюю радость — Юрьев день? С той самой поры они и не хотят работать. Сам посуди — зачем? Рабами жить сподручнее. Свободы, правда, нет никакой, собственности тоже, но зато и ответственность не давит, и задумываться ни о чем не надо. Временщики в своей стране, они живут одним днем, чувствуют себя перекати-полем… И это, государь, далеко еще не все! Твои кромешники, опричники твои долбаные, какой пример они потомкам показали? С твоей легкой руки жизнь в России не стоит ломаного гроша, и опасаться надо не завоевателя — от них худо-бедно отобьемся, — а своего, отечественного лиходея. Ведь до сих пор люди только тем и занимаются, что уворачиваются от собственного правительства, а власть гоняется за ними, словно за мухами, и только слышишь жирное: «Хлоп, хлоп!»

Лежавший на коврах рядом с обличителем Грозный все больше мрачнел, но глухо молчал. Серпухин толкнул его дружески плечом:

— Ладно, Василич, не серчай, давай лучше по глотку!

Откинулся на подушки и, заложив руки за голову, потянулся всем телом:

— Хорошо-то как!.. Только в Ливонию, старик, соваться тебе не стоило, там нам ловить нечего. Речь Посполита со шведами житья не дадут, да и любимая твоя Англия своего не упустит… — и, возвращаясь к оставленной теме, продолжал: — С круговой порукой, между нами говоря, ты тоже погорячился, не можем ее искоренить уже четыреста лет…

— С гаком! — подсказал Иван Васильевич.

— Умница! — похвалил его Мокей. — Сам прикинь, что творишь: один отъедет в Литву, а ты десяток его родственников на плаху. Нехорошо…

Захмелевший не меньше Серпухина Грозный с сомнением покачал головой:

— Понимал бы что, Мокейка, в управлении государством! Человек — пыль под моими ногами, и каждый должен это знать. Великую страну можно построить только на великом страхе. Меня будут помнить, потому что я земли вокруг Москвы собрал, а сколько пролил крови — завтра же забудут. Что ты мне тут рожи корчишь, разве я не прав?..