Николай Дежнев - Принцип неопределенности

На Серпухина было страшно смотреть, он как-то сгорбился и уменьшился в росте. В чертах ставшего серым и измученным лица проступило что-то болезненное. Походкой бесконечно уставшего человека Мокей добрался до стоявшего в простенке между окнами дивана и тяжело опустился на кожаные подушки. Долго и напряженно молчал, словно вновь и вновь прокручивал в голове услышанное. Наконец очень тихо спросил:

— Но ты, Ксафон, ты ведь меня не оставишь?..

Депутат как-то разом засуетился, заюлил:

— Ну как я могу, конечно, нет! Только и ты войди в мое положение, с деньгами трудно, непредвиденные расходы… — и, встретив тяжелый взгляд Серпухина, продолжал: — Давай так, позвони мне через недельку, а лучше через две…

— А еще лучше через три, а того складнее — через полгода! — передразнил его Мокей, вставая. Похоже было, он окончательно пришел в себя, и только залегшие на лбу морщины и сухой блеск в глазах выдавали истинное его состояние. — Рано списываешь меня со счетов, Ксафоша, как бы потом не раскаяться!..

Сдержанно улыбавшийся Ксафонов покачал укоризненно головой.

— А я-то к тебе со всей душой!..

Улыбнулся и Мокей:

— Ладно, не переживай, шучу!.. Позвоню, конечно, позвоню. Мужская дружба, она ведь не ржавеет, правда, Аполлинарий Рэмович?

Какое множество никчемных слов приходится произносить, удивлялся про себя Серпухин, направляясь к дверям кабинета, а вернее, значащих, но вовсе не то, что на самом деле надо бы сказать. Это упражнение в фарисействе почему-то называют знанием жизни, а в особых случаях еще и умением ладить с людьми. И проблема тут не в том, что человек вынужден то и дело говорить неправду, а в том, что каждому из своего окружения он говорит его неправду… О чем думал смотревший вслед Мокею Ксафон, осталось неизвестным, но по оплывшему лицу беса второго разряда гуляла полная сарказма улыбочка. Скорее всего, он подозревал, что ожидает в будущем покидавшего пределы кабинета гордеца, и знание это доставляло мелкой нечисти ни с чем не сравнимое удовольствие…

Что ж до Серпухина, то больно ему не было, как не было горько или обидно, — владевшее им чувство было сродни пустоте. Однако стоило Мокею вступить в пределы обитой дубовыми панелями приемной, как пустота эта тут же заполнилась предвкушением счастья. Опытный обыватель сказал бы: «Знаем, слыхали, любовь с первого взгляда», однако бы ошибся. Выбранное им слово используется направо и налево на манер резинового штампа, поскольку так проще объяснить то, что никакому объяснению не поддается. Он любил любить ее такой, какой она никогда не была, она любила его таким, каким он ей казался, но умерли они в один день, и люди долго еще будут говорить: «Вот она какая, настоящая любовь!» И что самое забавное, они совершенно правы! Миражи надо преумножать и беречь, что ж до Серпухина, то укола любви он не испытал — при виде девушки все его существо захлестнула волна чистого восторга.

Давно уже покинул Мокей смердящие лицемерием коридоры власти, но чувство это его не только не оставляло, но ширилось и набирало силу. В карманчике у сердца он нес клочок бумаги с нацарапанным Крысей в спешке телефоном, а вечером!.. Но до вечера еще предстояло дожить и не сойти с ума от счастья. Время тянулось медленно, так что десять раз можно было успеть забежать домой, достать из тайника припасенные на черный день деньги и, купив цветы, оказаться в условленном с Крысей ресторанчике. А пока так приятно было понежиться на припеке и помечтать…

Двигаясь, словно в потоке блаженства, Серпухин добрался до Александровского сада и опустился на одну из пустовавших скамеек. «Как же хорошо, — думал он, подставляя лицо солнечным лучам, — как весело и славно жить и знать, что впереди тебя ждет счастье…»

«Как же хорошо, — думал Мокей, — как весело и славно жить, зная, что впереди тебя ждет радость встречи с любимой. Как умно и тонко устроено все в природе: стоило обнаружиться на горизонте пустоте бытия, как в жизнь танцующей походкой вошла милая Крыся…»

Такие мысли, одна приятнее другой, навевали состояние благостности и согласия с собой… как вдруг в безмятежный мир вошло нечто совершенно новое, причем жестокое и уж точно не дружественное. Плохо понимая, что происходит, Серпухин попытался отмахнуться от этого вторжения, но что-то твердое и острое продолжало чувствительно его беспокоить.

Мокей открыл глаза. Перед ним за неширокой рекой возвышалась знакомая с детства стена Кремля, на фоне которой стояли две фигуры в длинных кафтанах и высоких, заломленных набок шапках. Один из стрельцов и тыкал его концом бердыша в бок.

— О господи, опять!

Серпухин застонал и в надежде, что видение исчезнет, поспешно закрыл глаза. «Это всего лишь галлюцинация, — повторял он про себя, — я чертовски устал, но сегодня все в жизни изменится. Не может же быть, чтобы кошмар повторился именно тогда, когда мне наконец улыбнулось счастье…»

Оказалось, еще как может! Глумливо улыбаясь, стрельцы принялись пинать Мокея сапогами. От этих неласковых прикосновений по телу Серпухина пробежала волна боли, и он содрогнулся от страшного предчувствия. С неожиданной энергией Мокей вскочил с земли и без размаха ударил ближайшего к нему мучителя ногой в пах, но тот, словно этого ждал, ловко увернулся. Резким движением повалил Серпухина и больше себя уже не сдерживал.

— Изловили сокола, — приговаривал он, стараясь побольнее приложить Мокея каблуком, — тепереча никуда не денется!

— Охолони, Хавроша, — унимал его второй стрелец, помогая страстотерпцу подняться с покрывавшей берег Неглинной травы, — сказано, до смерти не прибивать!

— Да я так, только душу отвести, — хмыкнул молодой парень, довольно щерясь. — Теперь, Жостя, нам с тобой выйдет награда…

Серпухин с трудом выпрямился, обтер грязные ладони о полы серого, итальянского кроя пиджака.

Как ни странно, а основательно его помять Хавроше не удалось. Реально оценивая ситуацию, Мокей полез в задний карман брюк и достал новое портмоне.

— Мужики, может, договоримся?..

Стрельцы переглянулись, по выражению жадно блеснувших глаз Серпухин понял, что не все еще потеряно. Успех следовало тут же закрепить, он протянул каждому по сторублевке. Однако тот из двух, кто постарше, Жостя, только грязно выругался:

— Ну-ка, дай-ка сюды твой кошель!

— Понял, — заторопился Серпухин, — все понял! Обидеть не хотел…

Нервно перебирая пальцами, он достал две банкноты по сто долларов, но от них стражники отшатнулись как черт от ладана. Хавроша замахнулся на Мокея бердышом, полукруглое лезвие блеснуло на солнце.

— Шайтан! Руби его!

— Угомонись! — поставил его на место Жостя и, выхватив из рук Серпухина бумажник, сунул его в широкий карман кафтана.