Николай Дежнев - Принцип неопределенности

А тот, который был Денницей, ему с издевкой отвечает:

— Один ли я, святой отец?.. Весь мир лжет, потому и существует! Правда жестока, а ложь добра, она мешает человеку увидеть себя в ярком свете. Нет под луной ни черного, ни белого, как нет в чистом виде добра и зла, а лишь игра полутеней, в которой каждый видит то, что ему хочется. Так уж, не взыщи, устроен этот мир. Всякое деяние можно превознести, а можно осудить, было бы на то желание. В мельтешении неопределенностей заключена прелесть жизни, так стоит ли обвинять меня во лжи?..

Апостол молчал. И вновь в полной темноте я услышал только что звучавший глумливый голос:

— Не могу поверить, святой отец, чтобы ты никогда не размышлял о том, каким скучным и тоскливым стал бы мир, не будь в нем зла!.. Не представлял себе, во что превратилось бы искусство и кому оно, такое благостное, было бы нужно!.. Не думал, что с исчезновением зла ушел бы в небытие и юмор, а ведь он помогает людям выжить!..

Похоже было, что слова эти заставили старика улыбнуться:

— Мы давно уже ведем с тобой этот спор, и каждый раз ты пытаешься доказать, что своим падением оказал Господу услугу! Только сделай одолжение, не ври, что Он, Всемогущий, просил тебя об этом…

— А что, если я угадал желание Создателя?.. — поинтересовался с издевкой тот, кто когда-то был Денницей. — Одно то уже похвально, что, пав, я увлек за собой тех, кто рано или поздно все равно Его бы предал. Загубив свою ангельскую душу, я стал символом мирового зла, сделал его из абстрактного конкретным. У людей появилась возможность валить на меня свои грехи и меня же проклинать, опять же у них есть с кем бороться. Разве это не подвиг? Разве, подарив злу свое имя, я не подыграл Светлым силам? Человек слаб, ему нужны символы!»

В струившемся из окна бледном свете раннего утра женщина смотрела на Васку с нескрываемым испугом. Высвободившись из его рук, приподнялась на локте и закрыла рот Мерцалова теплой ладошкой:

— Ничего больше не говори, мне страшно!

— А больше ничего и не было, — едва заметно улыбнулся Васка, целуя ее руку. — Почти ничего, если не считать, что апостол сказал главное!

«Вот и опять ты лжешь, — сказал он голосом твердым, как камень, — ищешь вселенской подлости оправдание. У тебя не хватило веры — в этом суть и причина предательства. Ты не поверил в то, что мир только еще создается, что Господь совершает собственное восхождение, для чего ему нужна помощь человека. Не пожелав следовать за Господом, ты решил стать Князем мира сего, обрести власть над людьми. Ты им стал, ты властвуешь… но лишь над теми, кто в силу лености души не желает идти предначертанным Иисусом путем! Да, трудное это дело: обдираясь в кровь о жизнь, карабкаться все вверх и вверх, но Господь не по силам ноши не дает. Мир движим Его любовью, и только способность любить — великий дар Творца — делает человека человеком…»

Васка умолк. Почувствовав, как дрожит Поленька, привлек ее к себя, но она отодвинулась на край дивана и настороженно оттуда на него поглядывала. Лоб ее морщила неведомая Мерцалову тревога. Ливень тем временем прекратился, из открытого окна остро пахло свежей зеленью.

— Ты ничего не выдумал? — нахмурилась Поленька. — Апостол так прямо и сказал про любовь, что она дар и вообще?..

— Что б мне провалиться! — подтвердил Мерцалов.

— Побожись!

Он перекрестился.

Какое-то время женщина продолжала его рассматривать, потом лицо ее просветлело. Утерев ладонью набежавшую слезу, она придвинулась к Васке, обняла его и прошептала:

— Ну, тогда еще ничего, тогда, может, все и образуется!

Серпухин обвел тусклым взглядом утопавший в полутьме зал. Тысячи глаз взирали на кумира с благоговением. В ослепительно-белом костюме в свете направленных на него прожекторов Мокей стоял строгий и величественный. Волосы на голове были тщательно уложены, русая бородка и усы придавали его облику нечто глубоко русское и былинное. Их, правда, каждый день приходилось подкрашивать. Процедура эта его сильно раздражала, впрочем, не больше, чем многочисленные интервью и требование Шепетухи лично участвовать в раздаче высших званий активным членам Радужного движения. Введенная профессором табель о рангах работала с поразительным успехом. Люди не только лезли вон из кожи, чтобы продвинуться в радужной иерархии, но и с удовольствием носили на груди цветастые знаки различия и этим гордились. Если с выступлениями перед многотысячными аудиториями Мокей довольно быстро свыкся, то необходимость видеть вокруг себя экзальтированных идиотов и пожимать им с чувством руки загоняла его в состояние депрессии.

«Все-таки большая сволочь этот Шепетуха, — думал Серпухин, упираясь взглядом в собственный портрет на украшенной цветами стене зала, — всю черную работу взвалил на мои плечи, а сам отлынивает, говорит, будет не тот эффект». Мысль о том, что вкалывать, по сути, приходится ему одному, частенько посещала Серпухина. Появившись однажды, он привычно заняла свое место в череде таких же безрадостных и унылых. Прежде чем завершить обращение к соратникам, Мокей надолго замолчал, что по замыслу режиссера должно было придать его словам особую глубину и проникновенность. Звучала тихая музыка, собравшиеся с замиранием сердца взирали на великого гуру, общавшегося на их глазах с силами Вселенной…

Мокей едва заметно поморщился: устал, притомился, надоело мотаться по стране. Лето пролетело как один день, теперь подходит к концу сентябрь, а в жизни его, похожей больше на гонку, ничего не меняется. Где бы ни выступал — везде набиваются полные залы. Такой энтузиазм можно еще понять, когда речь идет о жадной до впечатлений провинции — с нее всероссийский чес начинался, но та же картина наблюдается и в славящемся интеллигентской закваской Питере, и в безразличной, занятой погоней за деньгами Москве! «Неужели в стране столько блаженных?» — не мог поверить на первых порах Серпухин. Неужели все они жаждут получить от него кусочек счастья? Как эти люди не понимают, что если бы он мог хоть кого-то осчастливить, то не стоял бы сейчас перед ними!.. А чего стоит затеянная Шепетухой лотерея, победителям которой присваивается почетный титул «радужных вестников»! Зачем он им?.. Или уже совсем нечем жить?.. А ажиотаж на презентациях его книг, которые он не только не писал, но и в глаза не видел? Безумные тетки и какие-то бесполые мужики буквально рвут его на сувениры. А билеты по пятьсот долларов в первые ряды партера? А поклонницы с горящими глазами, часами ожидающие у служебного выхода? Не-ет, ребята, встречи с Грозным — это не бред, паранойя только еще начинается!

Серпухин расправил плечи. Судя по сомнамбулически блаженным лицам, паузу можно было тянуть до бесконечности. «Ксафон и Шепетуха шестерки, — продолжал размышлять Мокей, устремляя взгляд поверх голов набившихся в зал радужных сподвижников, — мелочь пузатая, сопляки. Он — символ движения, его знают миллионы! А они кто?..» Впрочем, вынужден был признать, что обслуживающая проект бригада работает, как хорошо отлаженный механизм. Если в жизни он все чаще бывал груб и раздражителен, то с обложек многочисленных журналов на мир смотрел одухотворенный образ великого учителя и пророка. Для брошюр «Полюби свое подсознание» его снимали философски задумчивым, для «Излечи себя» — серьезным, для «Подсознательного секса» — игриво подмигивающим. А еще предстояло найти подходящее выражение лица для «Пособия по чтению мыслей на расстоянии» и задуманной серии для дошкольников и младших школьников. Размышляя же, как правило, в подпитии, о той стремительности, с которой растекалась по стране радужная зараза, Серпухин пришел к выводу, что в природе существует еще один никем не замеченный закон. Судя по всему, он гласил, что скорость распространения в обществе глупости прямо пропорциональна степени униженности и нищеты его членов…