Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце

Но когда он целовал ее, в ней, как в Мертвой царевне, пробуждалось какое-то подобие жизни — и тогда-то его и прокалывала насквозь сильнейшая боль.

Подсознание. Всего лишь. Чувство, не изжитое, не забытые ощущения тела. Так он в конце концов убедил себя. И сначала в очередную ночь спал спокойно: Анна не приходила. Ему, правда, приснилась какая-то молодая, стриженная «под мальчика», женщина, похожая на Анну, смеющаяся, а потом плачущая. От смеха к слезам она перешла так быстро и неестественно, что он остановился у витрины и удивленно посмотрел на нее: что за непоследовательная дамочка в магазине? Но тут же оказалось, как часто бывает во сне, что это не витрина магазина, а окна театра, он успел прочитать название пьесы «Чайка», женщина вышла, она уже не плакала и сильно, сильнее прежнего походила на Анну, Филиппов подрулил к ней, стал плести какой-то вздор о знакомстве и чашке кофе, тут же думая о себе: «Какое я все-таки трепло». И вдруг женщина достала из сумочки книгу. Книга показалась ему знакомой. Но он не успел прочитать название, женщина быстро книгу убрала обратно в сумку, только дата ее издания почему-то осталась в памяти и, когда он проснулся, с сильным сердцебиением и непонятной тревогой, он еще помнил эту дату: девяносто седьмой год, третье декабря.

И сердце заболело так, что он встал, втиснул бутылкообразные, с редкими волосами и с зеленовато-желтыми ногтями, ноги в растоптанные тапки, доплелся до кухни, залез в аптечку, которой служил верхний ящик старого кухонного шкафа и, достав, кинул под язык сразу две таблетки валидола.

Пискнула крошка Ирма, она всегда начинала плакать, когда он просыпался ночью, зашевелилась, что-то утешительное и нежное зашептала дочурке Марта, повернулся на другой бок младший сын. Старший иногда ночевал в городе — в старой квартире тестя.

Филиппов подумал о семье как о своей надежной собаке — все-таки она меня охраняет. Он вернулся в кабинет, снова лег и тогда-то ему и приснился последний сон с Анной.

Она пришла снова, на этот раз он отчетливо видел, что она как бы отделилась от окна, не то чтобы вошла, как лунатик или залетела, как птица, она именно просто и легко отделилась от окна и, как всегда, села к нему на диван и, наклонившись, коснулась прядью волос его голой руки.

Но он не почувствовал ее касания. И впервые уловил: она бестелесна, полупрозрачна, даже неяркий свет настольной лампы просвечивает через нее.

И не стал целовать ее шею, а попытался встретить ее взгляд. Но взор ее, туманный, как болотистый огонек, бродил, словно не видя Филиппова, по его руке, по его груди… На губах Анны блуждала такая же туманная полуулыбка.

— То, чего ты искал, я взяла с собой. Оно во мне, во мне. Ты не смог взять то, что желал, потому что тебе не хватило любви. Ступай за мной сюда. Я так соскучилась о тебе. Ты обещал, что з д е с ь мы увидимся снова.

И взгляды их встретились: ее глаза были пусты и прозрачны.

— Ты обманываешь меня, — сказал он, сжимая заледеневшими пальцами край пледа. — Ты отдала э т о ей.

И вдруг из ее зрачков потекли, все расширяясь и чуть виясь, сиреневато-белые струйки, они становились все шире, все шире, пока не заполнили всю комнату сине-белесым, холодным и влажным, туманом.

И туман какое-то время еще стоял над полом, когда Филиппов очнулся.

Он лежал, не вставая. В кухне хозяйничала Марта, в ванной комнате булькали краны: умывался сын. Привычные и живые звуки дома, казалось, доносились откуда-то издалека.

На этот раз сон все-таки не напугал его, может быть, помогли те две таблетки, которые он ночью, уже привычно, положил под язык, сон просто не отпускал его, хотя он уже проснулся окончательно и даже попытался взять журнал и почитать в постели. Сон держал его той, им же самим произнесенной фразой: «Ты отдала э т о ей». Ей. Кому? Подруги и сослуживицы отпадали. Ерунда. Марта закашляла в кухне. Марте? Он хрипло выругался вслух. Чушь.

Вдруг — Ирме, девочке?

Т а к о е не может взять ребенок. Нет, женщина, которой Анна успела передать все то, за чем он охотился многие годы, должна обладать чем-то, соответствующим Анне. Если передать знание о Космосе собаке, она все равно, даже неся знание в себе, не сможет ничего — только лаять. Он думал и думал. А э т о … Филиппов испугался, нет, нельзя н и ч е г о произносить ни вслух, ни про себя. Табу. Э т о. Нет иного обозначения.

И оно у какой — то женщины! Я уничтожу ее.

Он прикрыл глаза. Какие-то невинные, нечеткие картинки поплыли в мозгу, речка, сидящая на крыльце мама, она вышивает, потом хлопья снега, замерзший сын с мольбертом, какая-то клетка, лев… лев…рисунок… какая-то старинная гравюра, на ней скрипка… или альт… альт… Альтус… алхимик и его таинственная так называемая сестра… сестра…

Он закрыл глаза, ощущая величайшую усталость.

По паранойяльным расчетам Филиппова сестра Анны должна была приехать ранней весной. План, который созрел у него в мозгу, был, как ему казалось, предельно прост и четок: здесь, в городе своего детства (он помнил семейную историю Кавелиных) сестра Анны, Дарья, должна начать чувствовать себя Анной, а он, Филиппов, обязан оказаться с ней в постели, любой ценой, но — оказаться. И вызвать в ней любовь! Только тогда п е р е д а н н о е Анной обнаружит себя, а то, что она передала все именно сестре, он не сомневался ни на йоту! — и сразу можно будет утерянным овладеть!

У него снова появился в жизни смысл. На пыльной поверхности быта вдруг росой засверкала алая роза. Его лихорадило. Его пугала встреча с Дарьей Кавелиной. Но он снова ж и л!

Для реализации плана годилось все: романтические письма и гипноз, ложные слухи, что Анна жива — он даже одному художнику, знакомому Абдуллина как бы между прочим, в беседе бросил фразу об Анне, мол, видели ее в Питере — и даже детективная слежка. Он решил использовать и старика — соседа: пусть с его помощью в квартире происходит всяческая «чертовщина»! Женщина неожиданно начнет испытывать страх. Ужас. Панику.

Один парень, которому Филиппов после отъезда Кольки в Германию, помог устроиться на его место — а в сексопатологи нынче не так-то легко попасть! — согласился помочь и сыграть роль покупателя, — ведь сестра Анны явно будет продавать квартиру! — так пусть в п у с т о й квартире начнется пугающее! Что именно будет там происходить, Филиппов еще не продумывал в деталях, не сторонник экспромтов, поскольку ко всему эвристическому у него не было особой предрасположенности, — теперь-то он мог себе хладнокровно в этом признаться, — он, однако, на этот раз надеялся именно на свое наитие и на что-то… на дьявольщину, одним словом, в которую, если и верил, то в общем-то только с похмелья.

Ключи от квартиры Анны оставались у Василия Поликарповича, старика — соседа, пообещавшего о них молчать. И вообще — держать язык за зубами. Разумеется не бесплатно.