Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце

— Идем, — он тронул ее за округлую руку, погладил кудрявый вихор сына.

Они вышли за ворота. Лето уже набрало силу: покрупнели листья, запестрели цветы, трава колыхалась, как волосы любимой девушки… Так подумалось Володе. Он был не чужд красивых сравнений, может быть, потому его орнаменты, которые он рисовал везде и всегда, получались такими витиеватыми, по-восточному симметричными, правильными, но образными по-русски. Если бы он украшал ими свою деревенскую избу (мать по-прежнему жила в поселке, но не в своем доме, в двухкомнатной квартире), его изба походила бы на бухарское чудо — и только внимательный взор рассмотрел бы в узорах орнамента завитых петушков яркое солнышко, радугу т веселых петушков.

И от своей новой, смертельно скучной, работы, — Прамчук заставил его заняться научной статистикой, — Володя получал единственное удовольствие: он красиво выводил на глянцевой белой бумаге ряды цифр, ему приятно было изящно располагать столбцы на листе, продумывать размер букв и цифр, изобретать новый шрифт… Перепечатанные данные научной статистики становились ему скучны до омерзения. Мертвое возвращалось к мертвому.

— Все ж таки батя, я биолог, а не сухой червь, — попытался он как-то взбрыкнуть, — вот. послушался вас, а теперь, чувствую, что эта чертова лженаука кровь из меня тянет.

— Пообвыкнешь, Володя, стерпится — слюбится. Я ведь куда тебя веду — к большому месту под солнцем, а не в научное отшельничество. Пообвыкнешь.

— Хорошо, а? — Володя улыбнулся. Марта улыбнулась ему в ответ.

И в этот миг он и заметил их троих: двух девушек и высоченного блондина У девушек были красивые волосы и длинные ноги. Точнее, у одной… Она! Мир качнулся и поплыл куда-то вместе с кукольной Мартой, бедным Мишуткой, дачным поселком. Огромная волна захлестнула его, столь мощная, что он приостановился, не в силах двинуться дальше, а из солнечного сплетения потянулась невидимая пуповина, норовя вывернуть его наизнанку, — к ней! В ногах появилась сильнейшая тяжесть, а в душе все беспомощно сжалось, как будто он вновь оказался в психиатрической лечебнице в кабинете доцента-врача и сейчас скрипучий голос вынесет ему окончательный диагноз, а белая пуповина расплывалась, расходилась щупальцами и тянулась, тянулась, тянулась, выворачивая его сердце…

Только пройти, ничем себя не выдав.

Потом он сидел на песке, думая о своей жизни. Мишутка выкапывал ямку и бегал к воде окунать лопатку. Марта, подставив лицо солнцу, молчала. Ее глаза бездумно бродили то по водной ряби, то по маленьким кудрявым облачкам.

Мог бы он оставить семью? Вот так — одним махом — все бросить, сесть с красивой юной блондинкой в самолет и в другом месте начать все сначала? Говорят, она страшно талантлива. Карачаров назвал ее как-то» очаровательным генератором идей» и человеком с «божьей искрой».

Ну, положим, я завлаб. Кандидат наук. Докторская почти готова. Усыпить бдительность тестя и защитить. Нет, без его помощи эту систематизирующую статистическую чушь нигде, конечно, не пропустят. Там своего такого добра навалом. Занимался бы по-прежнему гомеостазом… Ведь хорошо начинал… Интересно было! Ладно, защитить можно и здесь, это займет полтора — два, ну от силы три года. Потом слетать в командировку пару раз, в другое место, вот, к примеру, в Питер, там найти кого-нибудь, лучше научную даму, договориться о работе и о переезде.

Я, несмотря на свои эмоциональные залеты, по-крестьянски трезв! У Марты квартира есть, на детей буду посылать… И, глядишь, там — там! — попробую и в науке начать все сначала. Неужели у меня не было таланта? Ведь результаты получались! Завяжу с этой мертвечиной.

Но согласится ли она? Молоденькая. Ничего. Марта первого вообще родила в двадцать. А ей уже больше, ведь позади и университет, и начало работы. Может, поступала не один год. Нет. непохоже. Такие поступают везде с первого раза. В ней есть легкость удачливости. Попасть сразу к нам в институт, это надо суметь. Давно все по блату. Гении служат на станциях переливания крови или в районных больницах, а у нас такие как я да как Дима, который без году неделя в институте, и уже тоже завлаб, уравнял нас Карачаров, оскорбил меня. Конечно, лизал ему Дима задницу и лизать будет. Здесь все ясно. Дима — это наш институтский сын полка. Нет у него, видите ли, родителей. Он из физмат школы в университет пришел… Самородок нашелся! Небось бегал к завучу и кляузы на товарищей сочинял, а тот себе «галочки» ставил за отличную воспитательную работу, потому и передал Диму Карачарову как ценный пакет! Си — ро — та!

Нет. Никаких пока детей. Можно и подождать. Но потом обязательно. Я хочу, чтобы у нас были дети.

Марта о чем-то своем грезила под июньским припекающим солнышком, не подозревая, что ее верный супруг уже, в мыслях своих, начинал семейную жизнь с другой — длинноногой блондинкой по имени Анна. «Донна Анна в смертный час свой встанет, Анна встанет в смертный час…» Откуда это? Какой-то классик. Анна Кавелина, он усмехнулся, распрямляя затекшую ногу, ну прямо Анна Каренина… Ладно, пора топать на дачу — дело к обеду.

Но одно — именно в это июньское утро — Владимир понял для себя раз и навсегда: ему не нужна была просто постель, не хотелось ему обычной супружеской измены, он и так порой тихонько побегивал налево, его поманило что-то новое и прекрасное, может быть, просто сама жизнь!

Впрочем, уже поднимаясь с горячего песка, чтобы идти на дачу, сам же и усомнился не только в том, что новая жизнь для него возможна, но даже и в том, что такая жизнь возможна в принципе, и наконец, уже и в самом существовании той, длинноногой — а была ли она в самом деле? Не пригрезилась ли в мареве лета? И только сердце, когда миновал он поворот, где увидел ее утром, заболело и так защемило душу, что метущийся, жалкий разум не мог не сложить безмолвное, безутешное слово: любовь.

В общем, нечего огород городить, даже знакомиться не буду. Какая любовь? Детский сад. Самообман. Все — от привычной серости моего быта и от извечной тоски человеческого бытия. Такая формулировка немного насмешила его самого. А в качестве лекарства от скуки у меня всегда есть соседка со второго этажа, хлопотушка Женечка и секретарша Нелька. К чему еще сложности? Она, наверное, еще девица Правда, говорят, теперь такое — редкость? Но кто знает? Все. Точка. Не знакомиться. Не думать. Так, ерунды наплел себе, нафантазировал… Кто кроссворды отгадывает, кто на футбольные чемпионаты рвет билеты. А я рисую орнаменты! И орнаменты чувств тоже.

От страшной скуки, честное слово.

Они уже подошли к дому. Мишка ковылял впереди. Марта нарвала по дороге цветов. Сейчас поставит в белую вазу и станет, пока Мишутка спит, рисовать натюрморт. Да, наша жизнь с Мартой — это натюрморт. Мертвая природа. Придется немного подживить ее с Женечкой. Но вечером снова началось: дикое, какое-то нечеловеческое по силе, штормовой волной поднималось в нем желание обладать ею. Он ходил, ходил, ходил по мансарде, пытаясь утихомирить разбушевавшуюся стихию. Солнечный удар. У Бунина? Но он — поэт. А я — я карьерист.