Мария Бушуева - Лев, глотающий солнце

И сестра тут же откликнулась мне:

«4 февраля …

Сегодня у меня чудесное настроение: Карачаров вызвал меня, расспросил о том, как прошла специализация, похвалил мой доклад на конференции и разрешил мне заниматься тем, что меня интересует: рассмотрением психопатологии с точки зрения психологии — и даже парапсихологии. Я сказала ему, что считаю психопатолию контагиозной, семейной, а не индивидуальной. Он напомнил точку зрения Кемпинского, что в психбольницу попадает отнюдь не самый больной, а просто самый тонкий и слабый член семьи. В общем, он одобрил все, о чем я думала еще в университете… Правда, сегодня почему-то не видела в институте Филиппова, это немного огорчило меня: наверное, я уже привыкла к его горячему взгляду, как замерзшая кошечка, гулявшая долго сама по себе и вдруг попавшая в уютный семейный дом, привыкает к огню камина…

Маме сегодня получше — она не рыдает, не обвиняет нас с теткой в том, что мы хотим ее смерти, а лежит и напевает слабым голосом романсы. Тетя Саша готовит в кухне ужин, пахнет гречневой кашей и чем-то еще, вроде, корицей. А я сижу у себя в комнате, пью чай и пишу, мельком посматривая в телевизор. Какой-то журналист в очках патетично говорит о «перестройке и переменах в стране». Я лично пока ничего нового у нас не вижу — только одни слова. Наш лидер обладает поразительной способностью всегда отвечать не на заданный вопрос, а на тот, на который ему хочется — и отвечать долго, пространно, путано, внушая слушателем своим уверенным голосом, что то, что он говорит — истина, а по сути — то он не говорит ничего. В душе он. видимо, чувствует себя Лениным, А свою супругу считает Н.К.После революции некоторое время был НЭП, а потом, кажется, снова всех пересажали. У него нет новых идей — он копирует и только. Оттого можно ждать всего того, что описано в школьных учебниках. Только с каким результатом? Иногда мне кажется, что Россия — загадка для многих умов исключительно потому, что все, что в ней происходит, даже в политическом смысле, порождено исключительно «психической энергией» — энергией коллективного бессознательного желания народа. Вот сейчас, например, я бы ждала «разгула русского разбойного духа» — то есть после того, как «коллективные желания» долго держали в закупоренной бутылке, в ней началось брожение — и можно предположить, что произойдет «перевертыш» — на долгое время ложная мораль будет отброшена, но заменится она не нравственной подлинной нормой, а тем, чем всегда чревата ложная мораль — аморальностью. Во всех смыслах и во всех сферах. Ладно. Ну ее — политику. Лишь бы мир был, лишь бы любовь была, а все остальное — другая жизнь для других людей.

Я и жизнь Филиппова воспринимаю раз и навсегда как д р у г у ю — не мою — и потому мне вполне хватает той части его личности, которая явлена мне. Семья, дом, дети — как все это далеко от меня пока. Так, наверное, Луна глядит сквозь сон на Землю — что там на ней? кто там на ней? — а сама плетет, плетет долгую серебристую нить полусонных грез…

Ладно. Пойду поужинаю — и спать Телефон звонит…»

Я не сразу поняла, что телефон звонит и у меня в номере, подскочила к нему, рывком сняла трубку, опасаясь, что услышу короткие гудки. Вдруг это Максим, мелькнула надежда. Я же продиктовала ему мой гостиничный номер.

Но звонил парень — покупатель квартиры.

— Я был в ЖЭУ, капремонта не делали в последние десять лет, меняли только трубы, а кроме того, перекрытия, оказывается, в доме смешанные…Так что — мне не подходит.

— Понятно, — сказала я.

— Я собственно звоню еще, чтобы вам сказать: у вас и сейчас в квартире свет. И я позвонил сначала туда — ответил женский голос. Так что разберитесь, кто там живет, а то сложности будут с продажей. — Он помолчал. — А зачем такой красивой молодой даме — сложности?…

Я положила трубку и, как говорится, уставилась на стену неподвижным взглядом. Бледные завитки обоев. Скромный, бесцветный офорт.

Честное слово, чушь какая-то. И квартира не продана, значит, торчать здесь еще — и сколько? И свет в окне! А теперь еще и женский голос отвечает по телефону.

Я дрожащими пальцами набрала телефонный номер сестры.

Сестры? Господи, что я говорю!

— Але, — сказал женский голос, — вас слушают… — Помолчав, я положила повлажневшую трубку. Неужели Василий Поликарпович отдал ключи какой-то знакомой женщине? Да, наверное. Он не предполагает, что кто-то будет звонить в пустую квартиру… Такое предположение все — таки немного успокоило меня.

Решили, что надо пригласить родственников и на сорок дней. Помогала готовить и накрывать на стол Аглая Дмитриевна. Марта старалась на нее не смотреть, но, когда Аглая ей внезапно сочувственно улыбнулась, банка с огурцами выскользнула из рук Марты — и разбилась.

— Я чувствую, что у нее дурной глаз, — шептала Марта в комнате Филиппову, — и черная душа, поверь мне…

Филиппову и самому присутствие новой женщины в доме было малоприятно. Анатолий Николаевич со дня похорон жил у нее — и только на сорок дней вернулся домой — и то не один. Он не унизил себя никакими объяснениями с детьми и зятем. Ольга, правда, попыталась что-то пробормотать осуждающе, но Прамчук и взглядом ее не удостоил. Кремень мужик, восхитился Филиппов, я бы так не смог. Свою мать он не стал привозить из деревни на сорок дней — она и неделю в городе с трудом выдержала, едва-едва поклевала на девятидневье — и скорее домой к своим курочкам и вышиванию. Подумав о матери, Филиппов прослезился. Марта сразу приникла к нему, положила черненькую круглую голову на его плечо, обняла.

— Плохо нам будет без Ирмы Оттовны, — в который раз сказал Филиппов.

— Плохо, Володя, — откликнулась, как эхо, Марта.

Родиона и Мишутку на дни похорон забирала Колина Любаша. Но сегодня они были дома: Родион хмуро сидел за столом, вяло жевал блин и безучастно смотрел в окно, отчего по его бледному лицу медленно проплывали тени снежинок. Мишутка же, не понимая происходящего, громко требовал себе еще киселя и пытался сдернуть со стола скатерть. Филиппову вся эта многочисленная родня жены казалась сегодня совсем чужой; он завистливо поглядывал на раскрасневшегося после водки Прамчука и, наконец, уличил себя в упорной фантазии: это он, Филиппов, похоронив жену, заходит в кухню, где уже хозяйничает долгоногая Анна, а он тихонько обнимает ее и шепчет: «Родная…». Поймав по-птичьи встревоженный взгляд Марты, Филиппов ей ласково кивнул. В сущности, ему было жаль ее по-настоящему. Что она видит? Только дом и детей. Ложится спать рано — даже телевизор почти не смотрит. Сидит, рисует свои волшебные цветы да преданно, как Пенелопа, ждет с работы любимого мужа. Если бы можно было пожить с Анной на чудо — острове, родить похожего на Анну сына, а потом, под старость, когда Филиппов уже не будет нужен как мужчина еще молодой Анне, вернуться к Марте и умереть на ее руках… Впрочем, захочется ли возвращаться? Или, что еще хуже, не наскучит ли и Анна, когда он, слившись с ней, наконец, впитает ее душу в себя до конца вместе с ненужным ей самой, для чего-то Богом ей подаренным талантом, и, оставив вместо загадочной планеты, вокруг которой с навязчивостью пчелы он сейчас вьется, только опустошенную скорлупу?