Жан Эшноз - Чероки

Жорж снова увиделся с ней и назавтра, и через день; поскольку это были выходные, они провели вместе целый уикенд, а на следующей неделе стали встречаться почти каждый вечер, затем она решила проводить у него и ночи. Весь день она работала в офисе на улице Пирамид, поэтому они сходились вместе только к семи вечера, из чего следует, что ночи их были коротки, а утра еще короче.

Таким образом, Жорж весь день напролет ждал Веронику. Это ожидание мешало ему заполнять, как прежде, свое существование барами, кинотеатрами, поездками в предместья, визитами — первичными и повторными — к друзьям и визитами друзей, романами, импровизированными сиестами, случайными приключениями. Кроме того, ему постоянно хотелось дарить Веронике цветы, драгоценности, вещи, в частности то желтое платье, что он заприметил на площади Победы. Но тут он с возмущением обнаружил прискорбный факт, с которым вынужден был смириться, а именно: на все это у него не было денег, и, не случись Вероники, эта ситуация, почти вышедшая из-под его контроля, могла бы безнадежно затянуться.

И вот как-то в четверг, часов в девять утра, Жорж Шав вышел из дома с чемоданом в руке, прошел по улице Оберкампф к станции метро «Оберкампф» и сел в поезд, идущий к площади Италии. Миновав «Бастилию», поезд на минутку вырвался из туннеля — проветриться на «Набережной ля Рапе», снова нырнул вниз, и опять взмыл на поверхность, словно несся по каким-то неведомым «русским горкам», затем, выбравшись на вольный воздух, обогнул Морг, где за матовыми стеклами смутно угадывались люди в халатах, занятые своими жуткими изысканиями, резко свернул к Сене и пересек ее по Аустерлицкому мосту. Но куда бы ни глядели окна поезда — на юго-восток или на северо-запад, — пассажиры неизменно оборачивались, чтобы полюбоваться речным пейзажем, соответственно ограниченным либо двухэтажными аркадами моста Берси, либо вполне банальным мостом Сюлли, между которыми медленно, почти незаметно для глаза, ползли по реке баржи, обремененные полезными ископаемыми.

Доехав до «Площади Италии», Жорж выбрался наверх, встав на монументальный эскалатор, а затем направился к востоку по проспектам, окаймленным высокими башнями и чистенькими скверами, за которыми тянулись красные кирпичные здания филантропических учреждений, мелкие захудалые магазинчики, строительные площадки или зоны домов, подлежащих сносу, а также новые супермаркеты в стадии обкатки.

Чемодан оттягивал ему руку — ничто так не оттягивает руку, как книги. Он пересек китайский квартал, где отнюдь не наблюдалось пронзительных выкриков, экзотической музыки, темных закоулков, задних помещений, непривычных запахов, иероглифов и пестрых фонариков, — только череда многоэтажных, длинных серых жилых корпусов, похожих на пакетботы в карантине, забытые береговой службой; они высились по обе стороны проспекта, как мощная дамба, а вокруг них сновали взад-вперед, словно мелкие ялики, автомобили, битком набитые желтым народцем. Дальше начинался мост, он перешагивал кольцевой бульвар, где по восьми полосам в своих болидах с ревом неслось гонимое к неведомой цели людское стадо; из открытых окон машин на какой-то миг вырывались трудноуловимые звуки радиол. Затем возникали кварталы Иври, а вот и домик, затаившийся в глубине проулка и защищенный воротами, которые с трудом открывались и не лучше того затворялись; их боковые бетонные столбы были украшены по углам грубо отлитыми игральными костями. Жорж прошел в ворота, обогнул павильончик, пробравшись по узенькой тропинке сквозь высохшие останки развесистой глицинии, и очутился в крошечном квадратном садике, где царила густая тень от окружающих высоких зданий и где все-таки упрямо произрастала на аккуратных грядках всякая овощная мелочь.

Человек лет шестидесяти пяти что-то прокричал из домика, потом отворил кухонную дверь. Жорж вошел: внутри сильно пахло псиной — от одной собаки или, может, от нескольких, но тогда по крайней мере одна из них уж точно была мокрой. Однако никаких собак не было, как не было и домашней птицы в разоренном птичнике, занимавшем целую стену в самой глубине сада.

— Незачем было приходить, — проворчал человек.

Он был одет во множественные наслоения тканей: пиджак, жилет, рубашка, майка с растянутыми воротом и подмышками, все это, цвета железа, бронзы, нефти и антрацита, вкупе с широченными штанами устаревшего колониального фасона, цвета хаки, держалось на нем благодаря большому количеству пуговиц.

Жорж поставил чемодан на стол и извлек оттуда пару десятков книг, в частности романы Жоржа Оне, Поля Ребу, Клода Фаррера, биографии Барреса, Барбеса и Барбюса, исторические изыскания, исторические свидетельства, исторические романы, плюс переплетенная коллекция периодического издания «100 анекдотов» за 1964 год.

— Вот все, что я нашел, Фернан, — сказал он.

Фернан перебрал книги, бормоча себе под нос: «Ноль, ноль, ноль…» «Ладно, бог с ними, — сказал Жорж, — они и достались-то мне за гроши». «Ну не скажи», — возразил старик. «Да нет, точно», — ответил Жорж. «Все-таки хоть кофе-то выпьешь?» — спросил Фернан. Они выпили по чашечке кофе. «Как у тебя дела?»

— Да так себе, — ответил Жорж. — Ни шатко, ни валко.

— Подыскиваешь что-нибудь?

Жорж неопределенно пожал плечами.

— Я-то уже ничем не могу тебе помочь, — сказал человек. — Никого больше не вижу, ничего не знаю. Ты только прикинь! — воскликнул он вдруг, — я ведь был знаком с Жавелем, хорошо знал Понса, и это я открыл Сапира, и я до сих пор держу в башке все до одного счета Ру-Фласерьера. Да мало ли кого еще!.. Я работал на сестер Джонс, на Гастона д’Аржи, на Поля, и чем это кончилось? Ты глянь на меня — старый хрен, ни пенсии, ни гроша за душой. Вот сучья жизнь, пропади все пропадом, — слезливо добавил он.

— Да ладно, не переживай, забудь, — сказал Жорж. — Что было, то прошло.

Но Фернан снова вскинулся, глаза его заблестели, он торжественно воздел палец:

— А Бенедетти? Совсем упустил из памяти Бенедетти! Ты только посмотри, как я его раскрутил, этого Бенедетти! Тут уж ничего не скажешь!

— Да, верно, если подумать, — согласился Жорж. — Ничего не скажешь.

— А Фред, что у него новенького?

— Фред? — переспросил Жорж. — Фреда я больше и видеть не хочу.

А вот и Фред. Фред сидит и смотрит, как двое мужчин у него на глазах жестоко пытают третьего, затем расчленяют его и бросают останки в ванну с серной кислотой. Ими руководит жажда наживы. И они будут наказаны. Еще несколько зрителей, сидящих вокруг Фреда, как и он сам, в полумраке, либо хихикают, либо закрывают глаза. Фред же никак не реагирует на происходящее, это его не очень интересует, он выглядит озабоченным и явно думает о другом. Наконец он встает и покидает зал, хотя до конца фильма остается не меньше сорока пяти минут.