Александр Шелудяков - ЮГАНА

Утро солнечное, и вроде бы пора Иткару быть в пути, но замешкался он. Не собрал Иткар с вечера два небольших вьючных турсука, вещевых мешка. Допоздна делал дневниковые записи: «О вертикальной миграции нефти в районе Нюрольской впадины». Накопившиеся полевые данные уже сейчас могут лечь в основу научной статьи, но Иткар все еще что-то ищет, выжидает.

Вышел Иткар на крыльцо. Конь, почуяв хозяина, вскинул голову и нетерпеливо начал мотыжить копытом сухую землю. Приторочил Иткар кочевые турсуки сзади седла, на чересспинные ремни. Поправил у бедра бэргэн, меткострел. Бэргэн похож на маузер, делался он в кайтёсовской кузнице дедом Иткара. Издавна в Кайтёсе привыкли к таким бэргэнам. Не для войны и охоты это оружие, а от всякой напасти. Вокруг поселка на сотни верст раскинуты богатейшие пасеки. А медведь-медоед из года в год не переводится. Случается, зорит пасеки. А уж если до лакомства дорвется, то тут не дай бог с ним повстречаться безоружному человеку.

Предстоял путь Иткару на Кипрюшку – так называлась самая отдаленная пасека кайтёсовской общины. Расположена пасека у берега небольшой урманной речки, верхового притока Вас-Югана. Расстояние от Кайтёса до Кипрюшки никто не мерил, но считают жители, что километров семьдесят будет, если ехать не летней тропой, а зимником. Иткар выбрал путь по летней тропе, с огибом вокруг большого сухого болота. Спешить ему некуда – впереди немало многотрудных дней, а поэтому надо поднабраться фактов от аборигенов о «самородной нефти». И отправился Иткар в эту поездку не ради отдыха на пасеке у парусного цыгана и не затем, чтобы быть с милой Марианой, слепой девушкой.

Несколько дней назад приезжал с пасеки старик расковать кобылицу – жереба она.

Позднее, когда пасечник уехал, Иткар спросил у дяди, Громола Михайловича:

– Откуда этот русский богатырь? Давно ли в Кайтёсе появился?

– Это, Иткар, наш Святослав Кузьмич. Родом из Сургута. Когда я кобылицу расковывал, сказывал он мне: «Хорошо бы с геологом Иткаром повстречаться в моей келье, на пасеке. Очень многое я знаю про «нефть самородную».

Настроение у Иткара приподнятое.

Вдруг конь под Иткаром вздужил шею, напружинился весь, как перед обрывом реки. Где-то в стороне послышался похруст мелкосучьев. Иткар всмотрелся. К болоту уходила медведица с двумя медвежатами.

– Вперед, Гнедко! Шевелись! Струхнул маленько, и хватит, поехали дальше, – успокаивал Иткар вздрагивающего от нервного напряжения жеребца. – Ну, хочешь, мы этой косматой «бабочке» переполох устроим?

Иткар вскинул бэргэн – грянули два выстрела. Пули откусили вершинную ветвь пихты. Гулко укатилось эхо выстрелов по ближнему окрайку болота и где-то вдали раздробилось.

Жеребец сделал несколько осторожных шагов, будто ему прибавилось храбрости от запаха пороха, а потом набрал рысь и пошел легко и мягко по мшистой земле.

– Ну вот и Кипреева Гарь, – сказал Иткар сам себе. За кромкой болота он увидел старую гарь, поросшую густоцветом иван-чая.

Море цветов на старой гари уходило в даль таежной степи. Нет, это была, скорее, не таежная степь, а сказочное озеро, с пурпурно-розовыми волнами цветов среди хвойной тайги.

Иткар опустил поводья, дал волю Гнедку. Кипрей утопил в своих стеблях коня: плывет по пурпурно-розовым волнам конь и видна лишь одна голова да человек по обрезь седла.

Лениво вылетали испуганные синицы, поползни; изредка выскакивали бурундуки из-под ног лошади.

Далековато до заката солнца. Лето в Сибири – время долгих дней, время яркого солнца. Покидает солнце юганскую землю всего на три часа. Обойдет извечный круг и омоложенным возвращается на Приобский Север.

Вот и пасека на Кипрюшке: дом старинной рубки в обло, из кедровых бревен, пятистенный. Недалеко от дома – добротный омшаник для зимовки пчел. Без лая встретили Иткара два кобеля. Лайки виляли хвостами, посматривали вопросительно. Иткар спешился. Подошел к воротцам.

– Иткарушка! Рад тебя видеть… – приговаривал седобородый пасечник, на ходу поддергивая штаны. Бодрый кряжистый старик подошел к Иткару, обнял и расцеловал. – А я тут брусники зеленком хватил в охотку – подкислить во рту захотелось. Животишко у меня взбунтовался… Так вот в уборную бегаю фыркать чуть не с утра… Ха-ха, это для нас не беда. Кореньев уже накопал, дубь-корья надрал с талины. Отвара напьюсь, все моментом в животе затвердеет.

Иткар вошел в избу, положил турсуки на широкую лавку у порога и, пройдя в передний угол, присел к столу.

– Мы, Иткар, сейчас с тобой сотворим пирушку-собирушку, чтобы по жилам кровь вприпляс пошла, а душа пятки чесала.

Пасечник разыскал в подполе бутыль, вылез и закрыл западню, а потом принялся у порога чистой холстинкой протирать бутыль с медовухой долгой выдержки.

– Спирт там уже, наверное? – улыбнувшись, спросил Иткар.

– Нет, с медовухой у меня эта бутыль-султановна! Распочнем мы ее, а для поминок, коль помру, там еще про запас упрятана такая же подружка-спотыкушка. Вот сейчас мы с тобой причастимся.

Старик отнял с горловины бутыли сургучный наплыв-наголовник и вытащил тугую пробку самодельным штопором.

Разлита медовуха по древним чаркам из бивня мамонта.

– Многовато мне будет, – сказал Иткар, посматривая на вместительную чарку.

– Многовато – не торовато… У медовухи, брат, как у вдовухи в перине – утром самый сладкий сон, – приговаривал старик, а сам уже поставил Иткару хлебальную чашку с карасевой икрой – на закуску.

Выпито по чарке медовухи, помянуто добрым словом древнее племя Югов и русских перунцев. А потом Иткар завел разговор о «самородной нефти»:

– Теперь, Святослав Кузьмич, расскажи: где и когда твой дед вел поиск нефти?

– Тут ведь, Иткарушка, длинная песня… Дед мой был из сибирских дворян. Женился на Лэкуме, дочери разорившегося черкесского купца, который занимался промыслом нефти в Баку. Черкеса обставила французская фирма, пустила по миру. Это все я говорю, Иткар, к тому, что дед мой интересовался нефтью и несколько лет с молодой черкешенкой-женой жил в тамошних, бакинских краях. Знать, был у деда какой-то прицел на нефть.

– Так, Святослав Кузьмич, это все хорошо. Попробуем теперь копнуть историю поглубже: какая родословная у твоего деда?

– Дед-то мой происходил из очень старинного сибирского рода. А сам наш родовладыка был выходец из Венгрии. Так он и значился сотрудником Ермака – Матьяш Угренин. Вот и пошел от Матьяша боярский род Венгерских.

– Так-так, теперь уже, Святослав Кузьмич, все у нас ложится по полочкам: легенду о самородной нефти будем считать достоверной. Раз наши предки эту нефть своими руками поднимали…

– Все верно! – поддакнул Святослав Кузьмич. – Вот послушай, Иткар: должны где-то в Тобольске лежать архивы, документы о том, что побудило моего деда Алексея Венгеровского в начале века давать заявки на разведку нефти в Западной Сибири? А вот насчет этого я знаю точно: горный департамент установил для Тобольской губернии «подесятинную плату на 1903 год за разведки на нефть», а уже в 1911 году промышленное товарищество «Пономаренко и К°» получило в Тобольске «дозволительное свидетельство» на разведку нефти в низовьях реки Конды.