Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— От верблюда, — усмехнулся старец. — Но тут Родион ошибку совершил! Силушку свою переоценил. А силушка у него уже не та! Растратил он ее на суету сует, на деньги большие да на организации разные никчемные.

— Тихон Иванович! — внутренне собравшись, попросил Джон. — Прекратите юродствовать. Расскажите мне о моей матери.

— Ваша мать русалка, молодой человек, — важно, переходя на «вы», заявил отец Тихон. — Говорю вам это так же ответственно, как и то, что ваша жизнь в большой опасности. Вирскому вы необходимы как приманка. Кроме того, ему нужна ваша кровь для сатанинского жертвоприношения.

— Что за бред?

— Вирский потерял вашу мать недавно. Все время после ее убийства он мучил ее неприкаянную душу, обещая встречу с вами. В тот день, когда она перестала ему верить и сбежала от него, у Вирского намечался в его деле решительный шаг, какой-то грандиозный успех. Думаю, что это так, иначе он не вызвал бы вас. Вирский страшный человек. Он помешан на идее грандиозного кровавого жертвоприношения, в результате которого сможет подчинить себе часть злых сил и вступить в переговоры с самим дьяволом. Предложить нечто вроде «протокола о намерениях». Нет сомнения, что он проиграет, потому что состязаться с сатаной на его территории невозможно. Но сколько после его поражения останется жертв! Поэтому мы пытаемся ему помешать.

— Кто это мы?

— Старцы. Я предлагаю вам выбор. Или вы служите нам — да, именно служите, и притом беспрекословно, — или вы становитесь одной из жертв Вирского и помогаете ему в его отвратительном деле ценой своей жизни.

— Но я вас совсем не знаю… — воскликнул Джон.

— На это мне нечего тебе сказать, — улыбнулся старец. — Но ты и не должен торопиться. Это Вирский должен спешить. Дело его механическое и не терпит промедления. У тебя же в запасе целых три дня.

— Сколько?

— Это все, что я могу тебе дать. С самого начала в твоей судьбе было что-то противное естественному порядку вещей. Каждый человек — Божий замысел, но в твой замысел вмешалась какая-то другая воля. Ты пытаешься ускользнуть от судьбы, Джон. Ты пытаешься убедить себя, что распоряжаешься собой, но в глубине души — да, в глубине своей еще не проснувшейся души — ты чувствуешь, что это не так. Ты спишь, но уже ворочаешься во сне. Просыпайся, Джон! Просыпайся и обратись с мольбой к Создателю! Пусть Он укажет тебе путь к твоему месту на земле.

— Где могила моей матери?

— Слава Богу! — воскликнул старец и порывисто обнял Джона. — И молитвы не потребовалось! Или кто-то крепко молится за тебя. Очень крепко за тебя молится!

Джона разбудил солнечный луч, пробившийся из-за неплотно задернутых ситцевых занавесок. Половинкин зевнул, сладко потянулся, даже губами почмокал, как в детстве, открыл глаза и обнаружил себя на диванчике в кабинете Петра Ивановича. Он спал в кабинете один. Ему стало неловко от мысли, что ему отвели отдельную комнату. Как же разместились на ночь все остальные обитатели чикомасовского гнезда?

Надев джинсы и кроссовки, кем-то уже тщательно вычищенные и вымытые, он вошел в гостиную. Тихон Иванович сидел в кресле под красным торшером.

— Утро доброе! Как спалось?

— О’кей! — весело отвечал Джон.

Из кухни доносились женские голоса. В дверях показалась высокая, коротко стриженная девушка с длинной красивой шеей и перепачканным мукою миловидным личиком, в которой Джон не сразу с изумлением узнал Асю. Но какая с ней произошла перемена! Вместо короткой майки и шортов стройное, уже по-женски оформившееся тело мягко облегало простое желтое платье, спускавшееся чуть ниже колен. Платье превратило ее из «нехорошей девочки» в симпатичную девушку. После стрижки исчезли кислотные пряди волос, они стали темно-каштановыми и отливали золотом, когда попадали в пыльный солнечный луч. Впрочем, стрижка была уж слишком коротка и делала Асю похожей на мальчика. Но от этой короткой стрижки веяло свежестью и какой-то надеждой. Джон, не стесняясь, любовался Асей.

— Проснулся, американец! — сказала она, и мгновенно голос ее, резкий, грубый, вернул прежний образ.

— Вообрази! — возмущалась Ася. — Анастасия Ивановна сожгла мою одежду! Прямо в печь сунула и сожгла! Я проснулась, а на моем стуле висит вот это! (Она с презрением дернула себя за подол.) Как колхозница теперь, блин. Пришлось постричься, как тифозной.

— Зачем же? — издевательски спросил Джон.

— Ты тупой или прикидываешься? С «кислотой» и в этом платье!

— И правильно, что сожгла, — заворчала попадья, входя в зал и переваливаясь с ноги на ногу, точно утка. — Срамотища! Но ты меня, Анечка, все равно прости. Ну что ж теперь? Платьишко это не хуже. Совсем новое, Варя и года его не проносила. А ты в нем хороша!

Услышав это, Ася просияла, подбежала к Джону и стала вертеться перед ним, подражая манекенщицам, крутя подолом и обнажая высокие ножки почти до трусиков. Бедная попадья, глядя на это, плюнула и в сердцах пошла обратно на кухню, бормоча: «Как ты эту вертихвостку ни одень…»

— Правда хороша? — спросила Ася.

— Очень! — честно признался Джон. — Совсем как взрослая девочка.

— Сам ты взрослый мальчик! — надулась Ася.

Настроение ее вмиг испортилось. Она с досадой махнула рукой и отправилась за попадьей на кухню. Оттуда доносилось шипенье масла и дразнящий запах жареного домашнего теста — Анастасия Ивановна стряпала свои фирменные пирожки с грибами, яйцом и луком.

Послышался тихий смех.

— Да, юноша! Непростая девушка, — сказал Тихон. — Трудненько тебе с ней придется.

— Почему мне? — фыркнул Половинкин.

Отец Тихон грустно взглянул на него и промолчал.

— А где Петр Иванович? — спросил Джон.

— Где ж ему быть? — крикнула из кухни попадья. — В храме он, на службе. Истомились без него наши бабы. Каждое утро спрашивали.

Тихон Иванович осуждающе покачал головой.

— Большой грех ревновать Петра к прихожанкам, — сказал он. — Пеки лучше пироги. Скоро дети с огорода вернутся.

Попадья смолчала.

— Тихон Иванович, — понизив голос до шепота, спросил Джон, — не может быть, чтобы это были всё… их дети?

— Ты хочешь знать, нет ли среди родных детей еще и приемных? Нет.

— Это удивительно! — воскликнул Джон. — Ведь их человек двенадцать, не меньше!

— Тринадцать, — уточнил отец Тихон. — Петр Иванович нарочно взял тринадцатую девочку, чтобы отучить жену от суеверного страха перед числом тринадцать.

— Так все-таки взял?

— У Чикомасовых нет родных детей. Эти дети из того самого детского дома, где вы с ним вчера были.

— Интересно, — помрачнел Джон, — по какому принципу они их себе отбирали?

— Ах вот ты о чем. А принцип самый простой. Это всё дети с ослабленным здоровьем и серьезно нарушенной психикой. По-настоящему их место не здесь и не в интернате, а в больнице. Так что ты, милый (Тихон неприятно засмеялся), попал в самый натуральный сумасшедший дом. Пьющий поп, больная попадья, ненормальные дети и я — юродивый.