Себастьян Жапризо - Обреченное начало

— Он справедливый, — говорил Прифен, — редко нас наказывает, а если наказывает — то за дело.

«Ну-ну, продолжай, — подумал Дени, — мели языком — надолго тебя не хватит».

Он чувствовал, что злится и страдает из-за Прифена. Если можно было бы ударить его по лицу, он бы ударил — и бил, пока тело его не обмякнет, не станет бездыханным, не затихнет. Дени сам не понимал, за что. Может быть, просто потому, что это был Прифен, или потому, что Прифен разговаривал с «красивым лицом». Дени медленно, бесшумно шел на голоса, жесткая прядка упала на лоб. Они стояли вдвоем у поворота коридора, Прифен опирался о стену. Ее он видел со спины.

— Привет, — сказал Прифен.

Дени не ответил. Прифен протянул ему руку. Дени не реагировал. Он смотрел на монахиню, она улыбалась ему, равнодушно, молча, может быть, даже не узнавая его.

Он наклонил голову в знак приветствия:

— У вас все в порядке?

— Да, в порядке. Вы опять опоздали.

Она рассматривала его своими голубыми глазами, задержавшись взглядом на пряди, которую он тщетно пытался смахнуть со лба.

— Я не знал, что нужно приходить в определенное время, — сказал Дени. — Прихожу, когда могу.

Тон, которым он ответил, привел монахиню в замешательство, по ее улыбке словно пробежало облачко. Дени забыл все заготовленные слова. Они то ли остались дома, то ли внизу у лестницы, то ли в пустующей комнате. Если бы не было Прифена, возможно, он попытался бы сказать ей, что пришел только для того, чтобы снова увидеть ее, и что всю неделю надеялся, что ему удастся поговорить с ней, как только что с ней говорил святой недотрога. Но он не осмеливался, и никогда не осмелится. Он был лентяем — таких не привечают, им дают пройти мимо.

Он прошел. В палате, куда он заглянул, Пьеро сидел возле спящего больного.

— Не торопись, — сказал он, — я жду уже полчаса.

— Ну и? — сказал Дени, глядя в окно.

— Что с тобой?

— Ничего.

Пьеро встал и подошел к нему.

— Знаешь, это не смешно. Я пришел сюда ради тебя. Тебе что, кажется, что проводить жизнь в больнице — это веселое занятие?

— Разве я просил тебя приходить?

— Мне так показалось. Черт возьми, ты просто сволочь, честное слово! До чего мерзкий характер!

— Ты мне осточертел, — сказал Дени громко.

Он отошел от окна и оттолкнул стул, стоявший на дороге.

— Ты куда?

— Ухожу.

— Проваливай отсюда, — сказал Пьеро.

По коридору шел Прифен, совсем один.

— Ты куда? — спросил он.

— Тебе какое дело?

— Что на тебя нашло?

— Ты мне осточертел, — сказал Дени.

Он прошел мимо. Прифен смотрел на него с иронической усмешкой, разводя руками. Внизу медицинские сестры с металлическими коробками в руках выходили из палаты и переходили в другую. Дени подошел к отгороженной стеклом комнатке с телефоном. Там сидел мужчина и курил.

— Что вы хотите?

— Где найти сестру Клотильду?

— Сестру Клотильду? — переспросил мужчина. — Она уже ушла. Ее здесь нет.

— Спасибо, — сказал Дени, — большое спасибо.

Он сбежал по ступеням крыльца и помчался по аллее. Прифен только что расстался с ней в коридоре. Она не могла далеко уйти. Он нагнал ее у ворот. Перешел на шаг за несколько метров до нее, отдышался и обогнал с независимым видом.

— Вы уходите? — спросила она.

Он обернулся, подошел к ней, с ужасом сознавая, что слишком фальшиво разыгрывает удивление и что ее этим не проведешь.

— Да, ухожу.

— Вы уходите, хотя только что пришли?

— Мне нужно кое-что купить в городе. Могу я проводить вас немного, если не возражаете?

Она, должно быть, поняла, что он заготовил эту фразу заранее, потому что произнес ее слишком быстро, но не ответила, и они пошли по аллее рядом. Дени старался найти другую тему для разговора, но ничего не приходило в голову. У нее было самое красивое лицо из всех, что он видел — еще более прекрасное, более нежное, чем он мысленно пытался представить себе всю эту неделю — но такое нельзя сказать монахине. Дени пожалел, что она не была его теткой или одной из подружек матери. Тогда, возможно, он бы осмелился это сказать. А может быть, и нет. В результате, первой заговорила она:

— Я рада, что вы хотите меня проводить. У вас такой свирепый вид.

Дени засмеялся, подумал, что у него идиотский смех, и замолчал. Он смотрел на платаны, окаймлявшие аллею, и на людей, проходивших мимо платанов. Но видел только ее — накидку с капюшоном, белую, как и ее платье, широкое серебряное кольцо на левой руке, крестик из черного дерева на груди.

— Вы не садитесь на трамвай? — спросила она после мучительной паузы.

— Нет. Я люблю ходить пешком. Вы садитесь на остановке у Святого Франциска? Вы едете в город?

— Да. Мне нужно читать лекцию в пансионе. Вы знаете, что я работаю в пансионе?

— Да, — ответил Дени, — мне говорил Прифен.

— Он мне сказал, что вы справлялись у него через посредника, во время урока. Значит, вам это интересно?

— Мне хотелось знать, — сказал Дени.

И с отчаянной отвагой, как в воду головой, стараясь не думать о том, что будет дальше, он сказал:

— Вы выглядите такой милой, мне просто хотелось побольше узнать о вас.

— Вы тоже милый. Я думала, вам было со мной скучно в прошлый раз.

— О нет! — сказал Дени поспешно.

Эти детские глаза, торопливая речь, размашистые жесты: теперь она смеялась звонким, неожиданным смехом. Дени никогда бы не подумал, что монахиня может так смеяться.

— Что вы преподаете? — тотчас же продолжил он.

— Латынь и французский. Вы их любите?

— Да, — сказал Дени. — Только их и люблю. Остальное — просто ужас.

Он почувствовал, что гордится, что произнес это, возможно, из-за слова «ужас».

— Я думаю, вы хороший ученик, судя по тому, что сказал Прифен. Хороший, очень активный ученик.

— Ну, не знаю, — сказал Дени.

Наверное, она заметила перемену в его лице, потому что быстро добавила:

— Мне нравятся живые, непоседливые ученики. У меня есть одна ученица, ну просто чертенок, но я люблю ее больше всех.

— Меня не очень любят в школе.

— Наверное, вы ужасный, Дени.

— Не угадали. Даже хуже, чем ужасный.

Дени засмеялся, и на этот раз ему не показалось, что он выглядит глупо. Он только что понял что-то замечательное: она знала его имя, наверняка ей сказал Прифен. Но зачем было Прифену говорить, если бы она сама не спросила?

Они расстались на перекрестке с улицей Святого Франциска. Она села в трамвай, он дружески помахал ей, когда трамвай тронулся. Дени стоял на тротуаре, испытывая спокойную радость в глубине души, и смотрел, как удаляется белая точка.

Первое, что ему захотелось сделать, это пойти помолиться в школьной часовне. Милосердный Бог помог ему. Он уже не был одинок в этой жизни. Его жизнь больше не принадлежала ему. Дени стало страшно, когда он почувствовал, что его жизнь уже не принадлежит даже Богу. Белая точка за несколько минут вобрала в себя всего его целиком, и ничего уже не осталось, ни для него самого, ни для Бога.