Йозеф Хазлингер - Венский бал

– Если из-за этого подешевеет хлеб, я буду доволен.

Вероятно, он надеялся, что я его подмажу. Но тут миляга просчитался. Уж лучше я подыщу себе нового Яна Фридля.

Вокруг женщины на каменном полу мы образовали плотный заслон, но удержать позицию не удавалось. На нас напирали справа и слева, как по команде накатывали валами, да так, что мы напрягали все жилы, чтобы не растоптать женщину.

– Убийцы! – орала толпа. – Убийцы! Убийцы!

Все время одно слово. Этим они и себе, и нам мозги выворачивали. Даже сегодня не могу понять, как это случилось. Она вдруг оказалась у нас под ногами. Может, споткнулась. Может, кто ее сбил. Нам ничего не оставалось, кроме как обступить ее, так как места вокруг было мало, а смутьяны не унимались. Передние ряды словно слиплись, притиснутые к стене из наших щитов. Мы упирались изо всех сил, и вдруг я почувствовал, что наступаю на тело и ничего не могу с собой поделать, другой опоры для ноги не было. И как раз в этот момент на нас мощно надавили. Потом мы снова потеснили. Толпа отпрянула под ударами дубинок, и люди из оперативной группы могли позаботиться о женщине. Они вызвали машину «скорой помощи».

Но тут получилась страшная осечка. Когда мы встали кольцом вокруг раненой, пограничники, как и было заранее предусмотрено, отошли на площадь к «Мюзикферайну» и Дому искусства. Они не расчухали, что мы вынуждены оставаться около раненой и у нас уже пупки развязываются. До демонстрантов дошло, что мы топчемся вокруг лежащей на полу женщины. Возможно, их даже кто-то оповестил через мегафон. В такой жуткой сутолоке я не обращал внимания на гром мегафона, тем более что чаще всего это были чисто провокационные выкрики. И тут на нас полезли со всех сторон. И из сотен глоток – только одно слово: «Убийцы! Убийцы!»

Это помогало им привлекать новые толпы. В считанные минуты мы были окружены. На нас снова обрушился вал, потом еще. И все время нас стегали этим словом, тут кто хочешь может свихнуться, потерять всякий контроль над собой. В полицейской школе нас учили не смотреть в таких случаях в лица демонстрантам. Тогда легче совладать с собой, легче правильно реагировать на подколы провокаторов. Никогда, ни при каком раскладе нельзя терять самоконтроль.

«Вам лишь заплюют униформу, а ее можно почистить», – говорил нам пожилой преподаватель в полицейской школе. Я помнил эти слова, повторял их про себя и не смотрел на физиономии смутьянов. Но мне уже не давались психологические приемы. Не было больше сил. Весь вечер нас обзывали фашистами, убийцами Абдула Хамана или просто свиньями. В нас летели камни, дорожные знаки, бутылки из-под пива. А потом и кое-что покруче – железные скобы, доски и брусья со стройплощадки на Маргаретенштрассе. Когда тебя вот так безостановочно достают, а ты должен все время повторять: «Спокойно, спокойно, это всего лишь провокация», рано или поздно подмывает вломить по-настоящему. «Только бы сейчас не сорваться», – твердил про себя каждый из нас. Это был вроде как контрастный душ для нервов. Сколько раз нам объясняли все это на занятиях. Не единожды разжевывали, на что мы должны реагировать и как. И после заварухи, размышляя на холодную голову, мы всегда признавали, что учили нас правильно.

А когда творилось что-то уж совсем непотребное и было особенно туго, а я ухитрялся найти полминуты дух перевести, случалось, что на меня нападал страх. Но в этом нельзя было себе признаваться. А тем более показывать свой страх другим. Они бы тебя с ходу окрестили тряпкой или дристуном.

Первое дело, в котором я участвовал с готовым к бою оружием, – это когда мы преследовали парня, грабанувшего банк. По нашим предположениям, он должен был прятаться в одном доме. Я не решился идти первым, и старший группы сказал:

– Аналитика тебе в душу или пробку в зад? Что он имел в виду? Ну, аналитик – это врач, который мозги вправляет. А пробку-то зачем? С тех пор я усвоил: страх – это не для нас. Лучшее от него средство – подбадривать себя и других.

– Захлопнем им пасти! – приговаривали мы перед тем, как перейти к атаке на Карлсплац. Когда мы сидели в дежурном автобусе и приглядывались к демонстрантам, случалось, что каждый выбирал себе кого-нибудь одного и со смаком описывал, что сделал бы с ним, попадись он ему в руки. По первости меня от этого коробило. Демонстранты шли мимо нашего автобуса. Один начал нас разглядывать. И хотя не было никакого повода задираться, кто-то из наших пригрозил:

– Ты у меня поглазей! Сейчас я колупну тебе башку-то и очищу ее, как пасхальное яичко.

Меня аж передернуло. Я смотрел на своего товарища и думал: «Чем уж он тебя так обидел?» Мне еще предстояло усвоить, что есть и такой способ поднимать дух в наших рядах. Теперь меня это удивляет, только когда я слышу особо грозные лозунги. Что и говорить, лозунга стали куда более жестокими. Но, по сути, все наоборот. А почему? Нам не дозволяли делать то, что мы давно должны были сделать. В отношении сброда, рвавшегося к Опере, начальник нашего отряда сказал такие слова:

– Сейчас мы одним ударом навсегда излечим этих чумных свиней!

По сути, это был ободряющий призыв хорошенько поработать. И тогда дубинки в руках становились, может, малость помощнее, и цель мы выбирали без особых размышлений, и нам не возбранялось при случае заехать ногой в живот, в пах или, если придется, в рыло, но в общем-то лишь для припугу. А вовсе не для того, чтобы кого-то серьезно покалечить, и уж тем более – убить.

А потом я узнал и другое чувство, которому в общем-то не место при разборках с демонстрантами. Это – жгучее желание устранить противника. Тебе хочется не только припугнуть это отребье, тебе охота разделаться с ним. Но это чувство запретно, ты не можешь его показывать. Ты должен, хоть тресни, взять его под контроль и сделать все, чтобы не перейти грань. А грань тонка, как волосок. По эту сторону ты – хороший полицейский, по ту – уголовный элемент. Обычно, когда тебя не заводят и голова ясная, ты чувствуешь эту грань. А когда дело принимает крутой оборот, она как бы теряется. Обычно ничего не случалось. Ну приходилось стрелять в вооруженных преступников. Тут ничего такого. Газеты поддерживают тебя, как бетонные опоры. По судам не таскают. А вот с демонстрациями будет посложнее. Потому что эти революги достают тебя покруче любого гангстера, а ты и вдарить не можешь как следует. Не знаю, понимаете ли вы меня. Весь вечер мы не снимали себя с предохранителя, ни разу не сорвались. Несмотря на явное неравенство сил, соблюли положенную границу и не поддались ни на какие провокации. И вот на тебе, как будто мы весь вечер палили из всех стволов – эти незатихающие крики: «Убийцы! Убийцы!» Это было уже через край. Просто нестерпимо. Тут только одно на уме: показать им, что такое настоящий убийца.