Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

До середины шестидесятых годов 13-й квартал был чисто рабочим районом, жизнь бурлила вокруг множества мелких и средних предприятий. Позднее сюда перевели «Порт де Жази», большое автомобильное предприятие, которое дало рабочие места огромному числу выходцев из Магриба; городок приобрел арабский колорит. Сохранившиеся до сих пор дешевые отели с кафетериями — отголосок того времени, когда рабочие-эмигранты были не в состоянии снять себе жилье. Ныне за тем местом, где была когда-то крепостная стена, раскинулась так называемая «нищая зона», слившаяся с другим районом бедняков. Угрюмая атмосфера этих мест отражена в рассказах Луи Марэ и других писателей. В конце 50-х здесь, как грибы после дождя, стали появляться блочные дома, так называемое «дешевое жилье», которое заселяли многочисленные иммигранты из Азии, обитавшие тут до середины 70-х годов. С тех пор доля иностранцев в 13-м квартале неуклонно увеличивалась, и в 1982 году достигла восемнадцати процентов, то есть намного превышала средние показатели по Парижу.

А большую часть иммигрантов здесь составляли китайцы, причем выходцы не из самого Китая, а из множества азиатских стран, в которых китайцы в конце прошлого — начале нынешнего веков являлись национальными меньшинствами, — из буддийского Индокитая, Вьетнама, Лаоса, Камбоджи. Их предки занимались в этих странах мелкой торговлей, погрузочными работами, представители же нового поколения, спасаясь от беспорядков и войн, попадали в лагеря беженцев, из которых позднее эмигрировали во Францию. Были, конечно, и выходцы из континентального Китая или Тайваня, но чаще официальной родиной этих людей являлись все же страны Юго-Восточной Азии. В 70-х годах в связи с нашествием иммигрантов возникла идея реконструкции 13-го квартала; об этом много трубили в прессе и на телевидении. К тому времени уже весь микрорайон, включая Ивли, Насиональ, Торбяк — от бульвара Массэна до кольцевой автотрассы, — стали называть «Чайна-таун».

Населенная простым людом, южная часть 13-го квартала вызывала особый интерес спекулянтов, намеревавшихся построить там жилые дома в тридцать и более этажей, рассчитанные на зажиточный управленческий класс, а также соорудить роскошный спортивный комплекс, начальные школы, детские сады, ясли, библиотеку, кинотеатр, больницу. Однако уже на первой стадии, несмотря на то что в Париже установили относительно низкие земельные ставки, торговые операции с землей шли вяло. Вопреки планам, часть готовых уже квартир пришлось сдавать в аренду; на фоне общего экономического спада все громче раздавались голоса противников такой застройки. Проект пришлось свернуть, начатые стройки заморозить, в миражи обратились и всевозможные, в том числе развлекательные, сооружения. В результате продажа участков сокращалась, в то время как цены на аренду безудержно росли. На короткие договорные сроки старались привлекать молодые семьи и приезжих из провинций. Однако же пустых квартир оказалось в избытке, в них и ринулись беженцы из Юго-Восточной Азии. За исключением вьетнамцев, быстро получивших французское гражданство, у остальных иммигрантов возможности вселиться в «дешевое жилье» равнялись нулю, и у них не оставалось другого выхода, кроме как снимать квартиры в обычных домах. Даже за рассчитанные на холостяков малогабаритки приходилось платить очень дорого. Квартиросъемщикам это оказывалось не по карману, и потому они вынуждены были подселять к себе кого ни попадя — дальних родственников, друзей, любовниц… Плотность заселения становилась катастрофической. В результате в этом районе довольно быстро скопилось не поддающееся обсчету количество иммигрантов, которые до неузнаваемости изменили облик района, придав ему специфический колорит.

Я любил этот квартал, потому что тут ходили похожие на меня люди. В воскресные дни с удовольствием наблюдал за толпами, слонявшимися возле огромного супермаркета, мне нравилось слушать гудки становившихся на рейд судов, детский гомон радовал меня до слез.

В этот день я тоже прогуливался около пагоды, блаженствовал на скамеечке под солнышком, рассматривая лица мелькающих перед моим взором людей. Какими же разными они бывают! Вот среди азиатских лиц бросилось в глаза бесстрастное лицо крупной темнокожей женщины, вероятно с Мартиники. Она тащит за руку славного малыша и держит себя удивительно непринужденно, выгодно выделяясь на фоне виляющих бедрами европеек; даже когда она останавливается передохнуть, в ней ощущается что-то настоящее, природное. И в этот самый момент я вдруг замечаю прямо перед собой медленно бредущего человека в сером костюме — «учителя». Прямая спина, шаркающая походка (ноги как бы не связаны с верхней частью туловища) — память в точности воспроизводит его силуэт в темном коридоре общежития. Я встаю, с покупками в руках семеню ему вслед и, догнав, легко трогаю за плечо.

«Учитель», повернув ко мне испитое лицо, сначала смотрит с недоумением, а потом говорит по-французски: «А, это вы!», и смущенно улыбается: «Как… вы себя… чувствуете?» — «Спасибо, здоров. Вы, наверное, здесь недалеко живете?» — «Я… играть в пинг-понг… сейчас тут… Не желаете ли?» Он произносит раздельно каждое слово, сопровождая его соответствующим жестом правой руки. Мы не виделись несколько месяцев, к тому же я не настолько дружен был с этим китайцем, чтобы сразу принять его приглашение поиграть в настольный теннис. Причиной моего замешательства было и то, что облик этого человека никак не вязался со спортом. Я знал, конечно, что пинг-понг в Китае можно считать национальным видом спорта, что число одних любителей его, возможно, превышает численность населения всей Японии. И все же кого-кого, но «учителя» представить себе играющим в пинг-понг мне было трудновато.

Все же я принял его предложение. Как-никак, в юности я считался хорошим игроком, наследовал таким мастерам теннисного мяча, как Мицуру Коно, Сэйдзи Оно, звездой тенниса тех лет был для меня Го Яохуа — в начале 80-х годов победитель всемирных чемпионатов. Сразиться с китайцем мне представлялось чрезвычайно лестным. Я пошел вслед за «учителем»; с первого этажа высотки, под крышей которой в основном размещались различные офисы, мы спустились на лифте в подземный этаж. Как только дверь раскрылась, послышались упругие, подобные накатам морских волн удары шарика. Эти звуки будто отбросили меня на десять лет назад. За стенами здания располагалась огромная автостоянка, но в воскресный день машин почти не было. В зал проникал дневной свет, и наверное поэтому он казался высоченным и был неожиданно светлым. Здесь стояли ряды складных столов для пинг-понга, группа детей самозабвенно тренировалась.