Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

Может быть, «учитель» — на самом деле тренер по настольному теннису? «Ви, да… в прежние времена… часто… в пинг-понг… играл» — сказал мне «учитель». Я даже слегка занервничал: «Я, видите ли, тоже играл, но очень, очень давно… auparavant…»

Вот так! Неожиданно я сам употребил это слово как связующую нас ниточку! Но на «учителя» сантименты не действовали, отойдя в угол, он вытащил из деревянного ящичка две ракетки, одну передал мне. Потом попросил ребятишек освободить стол посредине, и какое-то время мы с явным удовольствием перебрасывались с ним шариком. Когда-то я был опытным игроком, но уже более десяти лет не притрагивался к ракетке, и потому сначала тело не слушалось меня. Но вскоре почувствовал уверенность, движения ног и рук стали более плавными. Разминка дает очень важную информацию о партнере. Когда играешь с кем-нибудь впервые, нужно за короткое время уловить ритм, в котором работает партнер, его манеру подачи шарика, траекторию самого шарика.

Нынче же я играл после долгого перерыва и слишком много старания вкладывал в то, чтобы более или менее удачно отражать удары. Но шарик летал не так, как мне бы хотелось. И загвоздка была в резине, которой обклеивается ракетка. Присмотревшись, я увидел, что ракетка настолько отшлифована временем, что впору глядеться в нее как в зеркало. Это несправедливо, подумал я. Ведь если партнер выполняет крученую подачу, отразить удар такой ракеткой — дело безнадежное. Я прервал игру и попросил «учителя» показать мне его ракетку. Оказалось, что она — я этого даже предположить не мог — была обклеена такой же дрянной резиной, как и моя. Но «учитель» умудрялся использовать то обстоятельство, что при такой резине трение было минимальным, это позволяло ему посылать шарик резко и неожиданно — он летал словно кидающаяся на добычу змея. Высочайшее мастерство моего соперника не подлежало сомнению.

В школьные годы я упорно тренировался с угловатой формы ракеткой, которая была обклеена красной резиной с иероглифом-лозунгом. Помню, как, заняв позицию и приготовившись к броску, я переводил шарик с левого угла стола на правый, дабы ввести противника в заблуждение; ракетка позволяла великолепно делать это. Мы понимали, что ракетки требуют надлежащего ухода. После тренировок краешком влажного полотенчика легонько протирали поверхность резины, заворачивали ракетку в салфетку и осторожно укладывали ее в целлофановый пакет. Для нас, провинциальных юношей, увлекавшихся настольным теннисом, это было неким ритуалом. Не допускалось ни единой малюсенькой складочки. «Священнодействие» происходило в молитвенной тишине. Если так проделывать каждую неделю, то, после того как с резины сдунешь тальк, шарики начинали будто прилипать к ней. Для игрока, не отличавшегося ни умением, ни силой, такая ракетка была воистину палочкой-выручалочкой.

Но от той ракетки, которой мне пришлось играть с «учителем», никакого чуда ждать не приходилось.

Вот «учитель», приняв стойку, нужную для проведения «резаной» подачи, выпрямил указательный палец левой руки и посмотрел на меня. Этот жест означал предложение играть один сет. Ребята, забросив свои игры, сгрудились вокруг нашего стола: «Невесть откуда взявшийся японец взялся тягаться с самим „учителем“!» Мы привлекли всеобщее внимание, будто открывали товарищескую встречу по настольному теннису, стартовавшую в подземном гараже многоэтажного здания в китайском квартале.

Соревнования, однако, явно не получалось. Пришла моя очередь подавать. Я рассчитывал, что решающим будет мой второй или третий удар, но реакция «учителя» была настолько стремительной, что шарик будто сам натыкался на его вездесущую ракетку.

Предполагая по перемещениям «учителя», что он готовит мне ловушку на моей диагональной подаче, я решил бить напрямую, но в ответ незамедлительно следовал атакующий «резаный» удар справа. Я невольно засматривался на то, с какой ловкостью и изяществом он орудовал ракеткой.

Серьезность, сосредоточенность «учителя» поражали. Каждый третий его удар был атакующим, цепкий взгляд неотрывно следил за белым шариком. Теперь это был совершенно другой человек, ничуть не похожий на того, кто на кухне в сыром общежитии мучительно искал нужное французское слово, устремив глаза к потолку, будто там надеялся его прочесть. Судья — молодой китаец — ради меня вел счет на непривычном французском языке. Вспоминая старые свои навыки, я отчаянно пытался не уступать «учителю», но практически сразу же отстал, и когда опомнился, счет уже был 20:5. Игра подходила к концу, а тут еще и подача оказалась у «учителя».

Всего одно очко. Разыгрывая заготовленную комбинацию, он набрал в легкие воздуха и строго перпендикулярно, словно дернув за ниточку, подбросил шарик кверху, маленькими глазками сквозь толстые линзы следя за его полетом. И едва тот с ускорением пошел вниз, как мгновенным движением кисти «учитель» нанес «резаный» удар. Бах! — в следующий миг бешено вращающийся шарик, очертив немыслимую дугу, чуть не утыкается мне в грудь. А, будь что будет! Отклонившись в сторону, я с разворота в прыжке отбиваю удар по диагонали, а «учитель» уже ждет. Ловко отступив назад, изогнувшись, он с видимым удовольствием самой серединой ракетки принимает шарик, а затем сильнейшим, неуловимым для глаз ударом посылает его на правый угол стола. Но шарик, не теряя скорости, летит прямо в сторону наблюдающих за игрой ребят и попадает одному из них в щеку. «А-а!» — вопит подросток, не удержавшись, боком валится на деревянную коробку и опрокидывает ее. Сотня тренировочных шариков со стуком разлетается по залу. «Учитель», на глазах у которого произошла эта жалкая сцена, что-то закричал по-китайски своим ученикам, возможно, что игра закончена, после чего принялся подбирать шарики, причем с такой осторожностью, будто это были яйца морских черепах. С лица его в мгновение ока пропала божественная одухотворенность атакующего, и он снова превратился в человека из общежития со своей обычной жалкой улыбкой. Это перевоплощение буквально ошарашило меня. Среди детского гомона и бестолковой беготни я словно окаменел; в ушах назойливо, безостановочно раздавался сухой стук шариков о холодный бетон.

Oparaban by Toshiyuki Horie

Copyright © 1998 by Toshiyuki Horie

ян согиру

Ян Согиру, или Ян Сукуиру — японизированное произношение корейского имени Янг Сук Ил.

Ян Согиру родился в 1936 г. в Осаке. Принадлежит ко второму поколению так называемых «корейцев, проживающих в Японии». Имеет южнокорейское гражданство, но пишет на японском. В настоящее время живет в Токио.

В 1998 г. за свою работу «Кровь и кость» получил премию Юкио Мисимы. В том же году снялся в главной роли в фильме «Семейный кинематограф» по произведениям Ю Мири, тоже японоязычной писательницы южнокорейского происхождения. Среди его произведений «Переплыви ночную реку», «Колыбельная в матке», «На карту поставлена ночь», «Z», поэтический сборник «Им, дьяволам» и другие.