Макс Гурин - Новые праздники

На днях я охуел и начал ходить к урологу, ибо мне показалось, что в довершение всех несчастий, мне недоставало только какой-нибудь хуйни с мочеполовой системой, ибо более неприятного внутреннего свербящего состояния не бывает ни от каких иных болезней. Венерическая инфекция была исключена — это я знал точно, ибо полтора года в завязке, но застудить трепетное содержимое своих многообразных штанов — это очень даже казалось мне вероятным. Я начал со всей надлежащей трагической обреченностью сидеть в длинных совковых очередях к врачу и сдавать многочисленные анализы, которые все показывали, что я здоров. Последний мазок помимо временных гарантий мочеполового здоровья показал, что в то время, как у большинства современных мужиков стремительно разрежается концентрация сперматозоидов с неуклонным при этом снижением активности даже этого небольшого количества, у покорной слуги в штанах сосредоточилось чуть ли не новое боеспособное человечество. Это меня несказанно обрадовало.

Ведь ещё в те отдаленные дни библейского благоденствия, когда мы по нескольку раз в день «занимались любовью» с Милой, она заставляла меня надевать по два презерватива (один на другой!), из-за чего у меня постепенно развился комплекс сомнений в своих способностях к деторождению, ибо всем известно, что когда очень сильно что-то от чего-то оберегаешь, часто оказывается, что и оберегать-то все это было не от чего. На днях я понял, что Мила была права, и было чего бояться, ибо свои деторожденческие способности она уже доказала на деле. И было чего бояться милой моей Имярек, которая на некоторые стороны жизни смотрела, как ни удивительно, проще, чем Мила, вследствие чего полагала, что одного презерватива достаточно, который, собственно, и благополучно порвался. Да, ей было, чего бояться. В то время, как я бы только обрадовался, если бы она от меня забеременела, потому что женская половинка моей в целом мужской душонки развита настолько сильно, что я отлично понимаю мотивы тех представительниц прекрасного пола, для которых привязать к себе партнера при участии новоиспеченного детеныша — дело правое и само собой разумеющееся. Такая жизнь, ебать меня в голову! Очень уж страшно мне было представить свою долгую жизнь без возлюбленной Имярек…

Раз уж я завел речь о всякого рода вторжениях, так, пожалуй, что вторгнусь ещё один раз с неким коротеньким рассказиком, очень точно определившим на момент написания, как и на текущий, моё отношения к первой Вечной Возлюбленной. Хотя это ещё более заведомая глупость, чем придание огласке «Письма для тебя», то бишь для Имярек.

МУЖНЯЯ ДОЧЬ

Мы не виделись много лет. И вот я наконец посетил тебя в твоей новой семье. Оказывается, ты — ребенок. Вполне себе мужняя дочь.

Мне стало не по себе стыдно, то бишь стыд непосильный меня охватил. Я ведь полагал, что ты Роковая женщина-1 (о второй умолчу), а ты ребенок…

Стыдно. Сколько гадостей я о тебе написал, дитя мое! Я не хотел. Кабы раньше знать, никогда б не позволил. Оченно sorry. Соломку бы подстелил.

Впрочем, Природа о тебе и без меня позабавилась. Какое счастье! Дитя мое, какое счастье!

Да святится имя твоего второго супруга! мое-то уже давно светится, так пусть и его святится!

Дитя мое, как хорошо! Господи, как же все хорошо!..

Март 1997

Как видите, к марту нынешнего годка степень моего смирения перед ебаным миром и Папою достигла едва ли не апогея! Стала я писать тексты от полного нЕ хуя делать и нЕ хуя сказать. Самовыражение почти в них не чувствуется, не правда ли, а то, что, в принципе, можно бы маркировать, як таковое, (как, например, такую уебищность, что «природа о тебе и без меня позабавилась») — это, блядь, так лениво, так неоригинально, так тупо, к чему, собственно, и стремиться окончательно стал, понимая всё не постфактум, а в момент беспричинного созидания.

А вот за год до того ещё испытывал некоторый, блядь, стыд. Очень мне все-таки не хотелось сразу серьезкино изхуйство в маргинальную сферу переводить, а попсу во главу угла ставить. Поэтому наряду с попсовыми девичьими песнЯми я усочинил цельную программу в стиле «минимализм, бля», дабы Женя Панченко там всякую академическую серьезность напевал, хоть и уже под маской сарказма, гротеска и безысходной, блядь, злобы.

Было два варианта, в каковых мог себе я это представить: 1) Живое фортепиано, ударные в лице Мэо и Женин вокал; 2) Все посылаются на хуй ради удовлетворения моих аранжировочных амбиций. Соответственно, делается все в «Ensoniq’е», а Женя только поет.

Второму варианту отдал я в конце концов предпочтение, рассудив, что все академисты в звук и прочие профессиональные, пришедшие из эстрады, сверхколлективнобессознательные фишечки по определению не въезжают, что, кстати, чистая правда. Потому им будет по хуям и до самоуверенных консерваторских пёзд, на «Энсонике» ли это записано, или сыграно вживую хуевым оркестром, где сроду никто не может одинаково (хорошо ли, или хотя бы плохо, но одинаково) в первую долю попасть. Что уж там говорить о слабых!

Вон даже минималистов всех, бля, кумир Антон Батагов, и тот хуярит свои «минимальности» на том же «Ensoniq’е», хотя и на ASR’е, а не на TS-ке, и не дует никакая академическая девочка в отсутствующий по причине младости лет пушок над трогательной верхней губой. А академичные пёзды за тридцать тоже не дуют, хоть пушок там уже «ого-го», но зато они ещё меньше о большой музыкальной жизнЕ знают.

И вот сложился у меня в голове целый минимальный, опять же, циклик, и ничего умнее, чем назвать его «Напрасный труд», мне в охуевшую от жизненного неизбывного горя голову не пришло.

Одновременно, как вы понимаете, я, извините за выражение, работал над «Новыми праздниками». Когда я занимался ими, девичьими регулярными «праздниками», ибо название многозначно, и вполне можно его и так понимать, мне казалось, что мне больше эти песенки по душе. А когда работал над «Напрасным трудом», казалось, что девичьи песенки — херня собачья, а вот «минимализм, бля» — это сильная сила. И наоборот, естественно. Спустя несколько месяцев я понял, что на самом деле это — одно и то же, но отображение девичьей души — это все-таки по большому счету важней всего в этой гребаной жизни, а мужицкий напрасный труд — это и есть напрасный труд, и так я что-то заебан, подумалось мне в тот момент, когда я это все понял, что, видимо, стремиться к Празднику, который неизвестно, достижим ли, но все-таки хотя бы стремиться к нему — это есть круче и даже как-то умнее, чем понапрасну страдать хуйней. На том и порешил. Наверно, я прав. Папа же мой молчит. Видимо, хочет, чтобы я сам. Ему, очевидно, виднее.

Больше всего на свете мне хотелось именно-таки съебаться в окрестность Суздаля на вечное поселение. Была у меня такая возможность. Но…