Джессика Дюрлахер - Дочь

Она оказалась выше ростом, чем я ожидал, худой и стройной. И руки у нее были худыми и длинными. Свои темные с сединой курчавые волосы она убирала в пучок, заколотый длинной серебряной шпилькой. Темно-синий просторный комбинезон был испачкан чем-то белым — глиной или краской.

Вдоль стены выстроились в ряд картины. Я догадался, что это ее работы и что она работала до той самой минуты, когда я позвонил в дверь. Я и не знал, что Лиза — художница, что она все еще работает; и выглядела она гораздо моложе, чем я ожидал. Сэм рассказал мне слишком мало, да я его и не расспрашивал.

Я искренне похвалил ее работы. Картины были простыми, все одного размера, высотою чуть меньше метра, и без претенциозности, которой часто грешат вещи современных художников. Без ненужной, раздражающей абстрактности деталей. Мне нравится разглядывать на картинах подробности, а не пустое полотно, на котором самое интересное — неровная поверхность холста.

А здесь были живые существа, люди — тонкие, едва различимые фигурки с дружелюбными, не похожими друг на друга лицами, застывшие в разных позах. Странный, светлый, пугающий парад призраков.

Я попытался незаметно миновать их, словно то были ее друзья, которым меня не представили. Как трудно, должно быть, нарисовать столько людей, ни разу не повторившись, подумал я и вдруг понял, что это за призраки.

— Садитесь, — сказала она. Странный акцент: сразу ясно, что ей никогда не приходится говорить по-голландски.

Я представился и собирался было объяснить, зачем приехал. Но она меня перебила:

— Вы знакомы с Сэмом Зайденвебером?

Это был лишний вопрос, я ей уже все рассказал, когда договаривался о встрече. Но Лиза стала расспрашивать, как у Сэма дела, где он живет, что делает и как мы встретились.

Я рассказал о его карьере, фильмах, жене, о Лос-Анджелесе и перешел к книге, копию которой привез с собой. Я не решился сразу приступить к расспросам о ее прошлом, но спросил о письме, которое Сэм получил почти двадцать лет назад.

— Вы знаете, ведь мы были любовниками во время войны, — сказала она с вызовом. — Сэм был моей великой любовью, вы знаете об этом?

Она заметила мое смущение, но неверно его истолковала.

— Мой муж умер пять лет назад. Я была счастлива с ним. Он был мне мужем. Но Сэма я не смогла забыть. Сэм был… У нас была общая юность, будущее, невинность — хотя мы жили в убежище и на невинность времени не оставалось… После войны и лагерей Сэм не смог стать прежним. Так же, как и я. Слишком много страданий. Слишком много смертей. После того, что с нами случилось, мы не смогли снова стать теми, кем были. Мы это сразу поняли — в каком году это было? В сорок шестом? Когда он приехал в Хайфу.

Я молчал, события и без того развивались чересчур быстро.

Торопливо и громко (она, видимо, не очень хорошо слышала) Лиза рассказывала о роковых днях, которые они с Сэмом провели в Хайфе. Ни он, ни она не смогли найти верных слов. Прикосновения, которых она так долго ждала, ранили, вместо того чтобы смягчить боль и успокоить.

— Такого я больше никогда не переживала: его прикосновения, даже самые легкие ласки доставляли мне почти физические страдания, вызывали боль и сопротивление — такие сильные, что меня начинало тошнить, простите за подробность. А я все эти годы только о нем и мечтала, надеялась увидеть его снова.

Поймите меня правильно: я не разлюбила его, эта боль рождалась в сердце, боль от того, что он здесь, рядом со мной. Я думаю, он чувствовал то же, что и я. Это была беда, потому что я не могла переносить ничьих прикосновений, а тут он, собственной персоной, но на самом деле именно то, что я с ним увиделась, пробудило меня к жизни. В ту пору я хотела одного: забыть. Работать, забывать, жить — разные слова, обозначающие одно и то же. Пробуждение Лизы, которую он знал, принесло боль и пробило защиту, которой я себя окружила. Я словно заново родилась, понимаете? Просто немыслимо. Странно, да? — И вдруг она спросила: — Вы — еврей?

Она внимательно смотрела на меня. Свой? Или явился из враждебного мира?

— По отцу, — ответил я.

— Его книга — она о войне, о нас? — спросила она. — Книга Сэма?

Я кивнул.

— Хорошо написана?

Я снова кивнул:

— Очень хорошо. Но до чего же страшная история. Вы ведь знаете. Вы были там…

— Смотря когда, — сказала она. — Частично. В самое страшное время мы не были вместе.

Она замолчала.

— Сэм боится, не наделал ли он ошибок, — сказал я наконец. — Нет ли в его описаниях неточностей. Не согласитесь ли вы прочесть?..

Она подумала немного, потом сказала:

— Это будет нелегко… Не знаю, хочу ли я, вернее, смогу ли. Почему вы пришли ко мне? Ведь это история Сэма.

— Потому что слышал ваше имя раньше. — Я посмотрел ей в глаза. — Я слышал совсем другой рассказ, и содержание было другим, и выводы из него следовали другие. Мне хотелось узнать… — Я глубоко вздохнул. — Помните, вы когда-то посылали Сэму письмо про Ханса Феддерса ван Флиита?

Имя прозвучало, и лицо ее изменилось. Гримаса отвращения исказила его. Она спросила:

— Это Сэм вам рассказывал?

— Да.

Она поднялась и пошла в глубь комнаты, к верстаку, на котором лежал большой ком глины.

— Вам нетрудно будет пересесть сюда?

Она смочила руки, скатала из глины шар и вцепилась в него с неожиданной агрессией, оставляя вмятины на поверхности.

— Что мне было делать? — Голос ее сорвался. — Женщина, испуганная, несчастная женщина! Появилась здесь, в Иерусалиме, и пришла прямо ко мне. Приехала, попала ко мне почти случайно, привезла фотографии, много, разные. Спросила, узнаю ли я его. Как будто я могла не узнать это лицо! Я узнала бы его из тысячи. Ханс. На самом деле его звали Миннэ, но мы называли его Хансом. Ханс Феддерс ван Флиит. Она хотела знать, что у меня с ним было, когда мы прятались в их доме, и любила ли я его! Любить его — умора, правда? «Нет, — крикнула я, — никогда! Как можно любить мерзавца? Предателя? Ни единой секунды!» И она вся сжалась, эта женщина.

«Вы правда так думаете? — спросила она. — Вы правду говорите?» — «Да, конечно, — ответила я. — Я любила другого. Ханс просто ревновал. Я даже не знаю точно кого: меня или его, Сэма, который был моим любовником». Эта женщина была поражена! Хотела знать, кто такой Сэм, его полное имя, его адрес.

— Вы не могли бы описать, как он выглядит, Ханс Феддерс ван Флиит? — спросил я.

— Ханс? Блондин или, лучше сказать, рыжий. Рыжие кудрявые волосы. Кажется, это называется — strawberry blond [49] Strawberry blond — рыжеватый блондин ( англ. ). : белокожий, со светло-рыжими волосами. Голубые прозрачные глаза. Высокий. Очень высокий. Красивый, ничего не скажешь. Сэму было далеко до него, хотя и он был симпатичный парень. Но Сэм был брюнет, ниже ростом и совсем неспортивный. Я была выше него.